-- Папаша, чем я могу вам помочь? -- спросил Ермолай у начальника скульптурной группы. Древние греки молчали. Тогда Женька протиснул голову в виток каменной змеи. Как часто он потом делал то же самое! Я уверен, что там, на лесоповале, он тоже куда-то сунул голову. Но тут мы еще играли самих себя, а там эта игра уже сделалась судьбою.

Женька напряг мышцы, как культурист. На лице его появилось трагическое выражение. Трагичнее, чем у античных юношей. Он перебарщивал лицом. Его веселая одесская жизнь обретала классические формы.

-- Братцы, -- спрашивал Женька, -- вы, разом, не антисемиты? С сегодняшнего дня я маланец. Кажется, это у вас там было сказано: бойся маланцев даров приносящих. Так что предупреждаю сразу -- я еврей доброволец.

Женька замолчал, так как к скверу подошли двое, явно под мухой. Однако не будем делать из мухи слона.

-- А, Лаокоон, -- сказал первый.

-- Какая Алла? Тут баб нет. -- Второй был явно приезжий.

-- А -- отдельно и Лаокоон -- отдельно. Как вода и спирт. А -- это восклицание. Вроде -- у, или -- о. Лаокоон же -- это имя. Тебя зовут Федя, а его Лаокоон. Лаокоон Иванович. Что тут непонятного, обыкновенное заграничное имя.

-- Понял. А что, завтра их будет пятеро?

-- Почему пятеро? Считаем. Раз, два, три, четыре. Их четверо, соображают на четверых. По сто грамм.

-- Утром соображали на троих.

-- Подожди. Раз, два. Действительно добавили четвертого.

-- Халтурщики! Даже цвет подобрать не смогли. Этот четвертый гораздо темнее.

-- Может быть он негр. Эфиоп.

-- Не выражайся. Эфиоп твою мать.

Женька начал смеяться. Двое посмотрели на него ошалело.

-- Братцы! -- Заорал Женька. -- Я свой, русский. Вернее, еврей.

Пьяные бросились наутек. До такого состояния они еще не допивались.

Женька хохотал. И вдруг ему стало казаться, что змея на его горле шевелится. Он попробовал вылезти из витка, но не смог. А ведь так легко вошла внутрь холодного мрамора голова!

-- Спокойно, -- сказал он себе и, сделав усилие, освободил шею. -- У, Змей-Горыныч! -- замахнулся он в темноту, когда мы нашли его около Лаокоона. -- У-У -- это мое восклицание. А вообще-то я только что двух довел до белой горячки. Так давно это было. Женька Ермолаев. Еврей-доброволец. Карузо. "Аморе, аморе,аморе!" Бутылка вина на табуретке, застеленной газетой. И все-таки осталось у меня на всю жизнь ощущение, что рядом, по соседству с нами, жили древние греки. Они наблюдали за нами, завидуя живой жизни. И танцевали сиртаки под змеей, когда мы пели итальянские песни.

И даже в обычный день стоило мне перейти дорогу, как я попадал в другое тысячелетие. Хотя звенели трамваи на Преображенской улице, и пахло жареными перцами с одного, кипящими в постном масле бычками с другого и подгоревшими синими с третьего двора. И еще из нашей эры в ту, античную, доносился голос моей мамы:

-- Халамидник! Иди за хлебом. Нашел когда смотреть Лаокоона! Через десять минут Маруся закрывает магазин.