Чеслав Дайнович, похоже, ожидал такой реакции своего друга. Он вынул из кармана фляжку с коньяком и заставил остолбеневшего Алеся сделать несколько глотков. Тот закрыл глаза и, набрав воздух в грудь, ощутил, что грезы унесло — как уносит порыв свежего ветра гнилые туманные испарения над болотом. Почувствовав прилив сил, Минич поднял большой палец руки. Проделав все это в полной тишине и в темноте, они двинулись дальше.

Со стороны действительно казалось, что это просто двое полицейских, заглянувших сюда на минуту.

Точнее сказать, почти так казалось. Потому что кое-какие сомнения у тайно наблюдавшего за вошедшими в музей появились. Но соглядатай колебался, а потому решил выждать, что будет дальше. Как наблюдает паук из укромного места за своей паутиной…

х х х

«Итак, — размышлял профессор, оглядываясь по сторонам, — сын владельца музея, изображавший статую полицейского, сказал, что конверт с фотографией убийцы он спрятал где-то здесь. У одной из восковых фигур, возле которых той ночью я беседовал с Отто Клаусом. Но возле какой именно?»

Таких фигур было всего несколько, ведь их беседа оказалась недолгой. Чеслав Дайнович медленно прошелся по залу музея, припоминая те события. Его шаги по паркетному полу тут же отозвались эхом в темных дальних углах. Алесь двинулся следом, освещая фонариком восковые лица кукол.

— Какое проклятое место… — прошептал он с отвращением. — Эти истуканы похожи на оживших мертвецов…

Профессор скептически оглядел ведьму на метле, висящую над самым входом: вряд ли конверт у нее. Он вспомнил, что останавливался возле Бонапарта Наполеона и Чарлза Дарвина, который из-за нечесаной бороды был похож на обезьяну. Но немец подошел к нему позже, когда он стоял у композиции с лондонским Джеком-Потрошителем. Потом они осмотрели поднявшего себя за волосы барона Мюнхгаузена. Затем Клаус философствовал у сценки с Красной Шапочкой и ее бабушкой, которая вынула огромную голову из вспоротого живота волка, больше похожего на собаку. И, наконец, шахматисты Гитлер и Сталин, играющие партию человеческими черепами.

Так где же конверт?

Стоп! Дайнович остановился перед играющими в шахматы диктаторами — словно уперся в невидимую стену. Он четко помнил, что в партии был сделан лишь один ход: Гитлер походил пешкой — маленьким белым черепом — с е2 на е4. Но теперь на доске партия продолжалась: Сталин ответил странным ходом своей крайней правой пешки на одну клетку.

А рядом с этой походившей пешкой-черепом покоилась ладонь Иосифа Сталина, сжимающая курительную трубку. В прошлый раз — Дайнович мог поклясться — конец трубки указывал на фюрера: дескать, «вот все, что вы можете?». Сейчас мундштук был повернут к коммунистическому вождю.

— Тру-ля-ля! — вырвалось у профессора и разнеслось эхом по залу.

— Что случилось? — прошептал сзади него Алесь. — Вы нашли конверт?

— Прошу прощения за мой возглас, — тоже шепотом ответил ученый. — Не сдержал радости открытия… Похоже, наше искомое где-то здесь. На это указывают кое-какие признаки. Позвольте…

Он, наклонившись, осмотрел в свете фонарика восковую руку с трубкой в ней. Потом потрогал рукав сталинского френча. Там что-то зашуршало.

— Обычно шулеры там держат запасного козырного туза, — пояснил профессор и вытащил оттуда сложенный бумажный пакет. — А у нашего Сталина в рукаве оказался конверт с фотографией убийцы…

И тут они совершили ошибку, о которой потом оба жалели.

— Вскрывайте же скорее, пан профессор! — зашептал в волнении Алесь, ему не терпелось взглянуть на снимок.

Дайнович тотчас разорвал пакет, достал из него фото — и его осветили лучи двух фонариков.

И… настала тишина.

Двое мужчин в полицейской форме застыли недвижно, словно восковые фигуры. А их окаменевшие от потрясения лица — с раскрытыми ртами, с невидящими и обращенными куда-то вглубь себя остекленевшими взглядами — могли бы напугать до смерти любого посетителя этого музея. Причем, не только ночью, но и днем.

— Этого не может быть… — только и смог проговорить журналист.

И в ту же секунду за их спинами бесшумно соткалась из тьмы, словно призрак, дважды взмахнувшая руками тень. И от этих взмахов оба упали как подкошенные, получив кастетом по затылку.

Последнее, что увидел Алесь перед погружением во тьму, — это взлетевшие в воздух свою полицейскую фуражку и фонарик, которые, кувыркаясь, парили над его лицом, как в замедленной съемке…

Глава восемнадцатая,

в которой все становится ясно

Минич очнулся от какого-то гадкого запаха. Ему в нос тыкали открытым пузырьком с мерзким содержимым.

Скривившись, журналист открыл глаза.

Оказалось, что он сидит на стуле. Следующим открытием стало, что руки крепко связаны за спинкой стула, а ноги привязаны к его ножкам.

Неподалеку, на другом стуле и в такой же позе связанный сидел Чеслав Дайнович. Удар кастетом по затылку он перенес не столь бодро, как Алесь: профессор громко сопел, тяжело дыша, а лицо налилось кровью. Его привели в чувство чуть раньше, но оправиться от удара он пока не мог.

Они находились в полуподвальном помещении дирекции музея, где Минич уже бывал. Тут при нем убили директора и его помощника, чьи трупы исчезли самым странным образом. Остальное было прежним: пару столов и диванов, в углу бар, и все так же посреди комнаты стоял стеклянный саркофаг с восковой мумией Ленина.

Вернув журналисту сознание, на угол саркофага присел офицер Дефензивы Ян Янкович. На первый взгляд, та же заурядная незапоминающаяся внешность, русые волосы и серые глаза. Но теперь он был в черных брюках и черной сорочке, с холодным, как лед, взглядом, а голос его звучал, как у прокурора, выносящего смертный приговор. Он побалтывал коньяк в квадратном стакане, отпивая оттуда понемногу.

— Никаких обид, панове! — заверил он, цокнув языком. — Вы мне вполне симпатичны. Но у каждого есть своя работа…

Он отпил, смакуя коньяк, и продолжил:

— Мне даже понравился ваш фокус с переодеванием в полицейскую форму. И, ко всему, полицейская машина… Надо же: патрульные Микола и Томаш… — он усмехнулся, оглядев связанных «полицейских». — А ведь я почти поверил. Пока пан профессор не удержался, выдав свое знаменитое «тру-ля-ля». Это «тру-ля-ля» во всем Вильно, а то и во всем мире может говорить только один человек — Чеслав Стефан Дайнович из Виленского университета.

— Ошиблись, как дети… — сморщился в досаде журналист.

— Вот именно, как дети! — Янкович упер ему в лицо свой указательный палец. — Я вас предупреждал: не ваше это дело! Не занимайтесь самодеятельностью. Вы же вышли из-под контроля. Не соображая вообще, что тут происходит.

Он поднялся и пошел к бару, чтобы подлить себе коньяку.

— Я вас предупреждал… — сказал он, наливая в стакан. — Вы собрались бороться с «Черной лентой», не понимая, что это такое. По вашему разумению, это некие шпионы. Иностранные агенты. А на самом деле огромная часть Дефензивы — и есть «Черная лента». Нашей стране осталось жить недолго, и защищать ее будут только отмороженные патриоты типа вас. А профессионалы спецслужб лишены этого мусора в головах. Нам не важно, какая власть сменит нынешнюю — любая власть одинакова. Будь это демократы, нацисты или коммунисты. Важна только и именно сама ВЛАСТЬ. И если, как «Титаник», потонет нынешнее государство, то это не означает, что с этим «Титаником» должны утонуть профессионалы спецслужб. Они и есть «Черная лента» — непотопляемые и всем нужные. Дефензива, Гестапо, НКВД — какая разница, где работать специалисту высочайшего уровня, если удовольствие приносит именно работа, а не трескотня пропаганды, в которую верит только маргинальное быдло?

— Так это вы подслушали наш разговор с сыном владельца музея, — произнес, размышляя, профессор. — И вы его потом зарезали его же ножом. И вы убили всех остальных… И того американского мафиози тоже…