— Интересно… — журналист подошел к Дайновичу и из-за его плеча уже по-новому взглянул на чашу Ягайло в его руках. — Так вот что тут написано… На забытом языке…
Профессор, сняв очки, продолжил свой рассказ:
— Миндовга, короля прусской Погезании, считали «язычником» из-за того, что он на ятвяжском или же погезанском языке двукратно произносил молитву «Отче наш»: «Пусть будет воля Твоя, Господь Бог!», то есть «Numons dajs tawo walle, Deiwe riks», перед посадкой на коня или в лодку, перед входом в город и на мост, перед питьем, едой и сном. Дело в том, что в Балтике до канонического христианства были распространены ереси в виде арианства и богомильства. Регион этих ересей — все балтийское побережье. За исключением тогда диких и действительно языческих племен типа жемойтов. Полоцкий князь Всеслав Чародей активно помогал еретическим восстаниям в Полабской Руси ободритов в 1066 году и в Швеции в 1067. Арианство и богомильство именовались у католиков и православных «язычеством», а на самом деле это было христианство, считавшееся ересью. Теперь вы понимаете?
— Не совсем… — признался Алесь. — А в чем смысл тайной веры и этого мистического Договора, о котором написано на чаше?
— Честно говоря, тут и для меня многое остается загадкой, — Дайнович надел очки и стал снова рассматривать артефакт. — Арианство было религией в основном готов и полабских славян, оно отрицало Троицу и имело прочие особенности, на которые накладывались традиции уже самих готов, а потом и пруссов с литвинами… У готов прах великого князя обладал мистической силой. Возможно, перед нами результат этих верований… Но в любом случае арианство было истреблено как ересь, а последними последователями этой веры — уже тайными — оставались наши литовские князья. С этим связана еще одна загадка — исчезновение литвинского языка в шестнадцатом веке и появление вместо него старобеларуского языка — под влиянием волынского диалекта русинского, то есть украинского языка. Этот литвинский язык был сакральным, на нем читали тайные арианские молитвы… И его считали «еретическим» католики и православные. Во многом по этой причине он и исчез…
— Так внутри этого сосуда действительно пепел Ольгерда?
— Пепел? — профессор потряс чашу Ягайло, внутри ее таилось что-то сыпучее. — Вот это и странно… Судя по источникам, Ольгерд умер в 1377 году, и одно из его последних деяний — он успел подчинить ВКЛ Москву. Почему через три года в Куликовской битве сражались вовсе не за Москву, а за нашу Литву наши беларуские, то есть тогда литовские полки во главе с двумя его сыновьями Андреем и Дмитрием Ольгердовичами, которые руководили битвой и победили Мамая своими засадными полками ВКЛ. Но суть не в этом. Ольгерд был сыном тверской княжны, его дети — от витебской и тверской жен тоже рода Рюриковичей. Он, очевидно, был не сожжен, а положен в гроб по христианской традиции. Ведь он был, кроме своей литвинской арианской веры, еще и православным, и имел православное имя Александр. Возможно, внутри и не пепел вовсе… Тем более, что на пепел это не похоже…
— А что же тогда? — снова удивился журналист.
— Что тогда?.. Сердце, например… — посмотрел на него Чеслав Дайнович.
Он сам был поражен своей догадкой.
— Сердце Ольгерда?
— А почему нет, мой друг? В Средние века это было достаточно распространенным явлением: всякие святые мощи и прочее. Сердце, конечно, забальзамировали или высушили. Владелец этого амулета рядом со своим сердцем носил сердце великого Ольгерда. Я как ученый, конечно, отрицаю всякую магию подобных святых вещей, но факт есть факт: с этим амулетом на груди Ягайло стал Великим князем Литовским и Русским, потом королем Польским, а затем вместе со своим братом Витовтом разгромил в 1410 году Тевтонский орден, положив ему конец. Таковы факты. А они — вещь упрямая… Вот «Черная лента» и боится этой мистической силы…
Профессор бережно положил артефакт на стол и замолчал, глядя на сокровище. Чуть правее перед ним лежала вторая драгоценная находка — блокнот Доминика Радзивилла, в котором тот карандашом сделал свои последние записи. Дайнович уже прочел их несколько раз.
— Ладно, дорогой профессор… — Алесь коснулся его плеча. — У нас еще будет время разобраться с этими историческими загадками. И в подземелье замка вернемся. Но что нам делать сейчас?
— Вот это вопрос… — вздохнул Дайнович. — Собственно говоря, и это огромная удача, крест Витовта и чаша Ягайло у нас, а не у немцев. Пусть нацистами занимается контрразведка и полиция. Наш коллега из Дефензивы Ян Янкович еще утром уехал вслед за Отто Клаусом в Вильно. Или вы думаете иначе? У вас, мой друг, есть какой-то план?
Журналист сунул руки в карманы брюк и, размышляя, прошелся по комнате.
— Ну, во-первых, немцы стащили ранец Радзивилла с виленскими сокровищами. Этот вопрос, конечно, можно оставить нашим властям… Но пока дойдет наша информация, да к тому же оформленная в виде письменных заявлений, требующих проверки — ведь речь идет об иностранцах, да пахнет дипломатическим скандалом… То да се… Туда и сюда… Это минимум несколько дней, и время будет упущено. Они без труда увезут сокровища Радзивилла в Рейх. Я не прав?
— Нет, вы совершенно правы, — согласился с сожалением в голосе Дайнович. — Увы, все будет именно так…
— Но меня все-таки больше волнует другой вопрос, — журналист махнул в воздухе сжатым кулаком. — Убийца! Этот неизвестный убийца, фото которого оставлено для нас в Музее восковых фигур! Если мы не узнаем, кто это, то этого никогда не узнает и полиция.
— Тоже логично, — кивнул, подумав, профессор. — Но вы забываете один маленький нюанс. Если мы правильно понимаем ситуацию, то убийца, подслушав ночью разговор в этой комнате, знает о конверте с его фотографией. Но не знает, где именно в музее он спрятан. Собственно, как пока и мы этого не знаем. Знаем лишь, что конверт лежит возле одной из восковых фигур, которые осматривали я и Отто Клаус во время нашей встречи в музее. Если убийца не следил тогда за нами, то он не знает, где искать спрятанное. И в таком случае он будет нас там ждать: чтобы нас убить и предотвратить свое разоблачение. Едва мы появимся в музее, как получим по выстрелу из пистолета с глушителем. Логично?
— Логично и опасно, — Алесь остановился перед Дайновичем. В его глазах была тревога. — Но куда опаснее, если мы там не появимся. Предположим, что мы проявили трусость и решили не искать этот конверт. Убийца не будет нас вечно ждать в засаде в музее, а станет на нас охотиться — чтобы ликвидировать нас как угрозу своего разоблачения. И рано или поздно отыщет и убьет. Вот альтернатива.
— Тоже логично, — профессор еще больше задумался, прикусив дужку снятых очков. — Но проще ликвидировать эту угрозу иным путем: например, устроить в музее пожар — и спалить все к чертям, а заодно в огне исчезнет и этот конверт с его фотографией. А? Что скажете, мой друг? Мы сейчас приедем в Вильно, а там Музей восковых фигур уже догорает синим пламенем…
— Догорает?.. Музей догорает… — журналист потер лоб, снова прошелся по комнате, обдумывая этот вариант.
И через минуту сказал:
— Может быть и так. Но проблема остается: он все равно нас убьет. Убийца не может исключать вероятности, что мы его опередили. Например, успели передать нашим друзьям в Вильно просьбу прийти в музей и в таком-то месте взять конверт. Само фото убийцы без наших свидетельских показаний — это ничто. Поэтому даже если эта фотография окажется в руках полиции, задачей станет убить свидетелей, способных дать на суде показания, то есть нас.
Они какое-то время молча размышляли, глядя друг на друга.
— Ну, что сказать — перспектива невеселая… — произнес, наконец, профессор, побарабанив пальцами по столу. — Но я, мой дорогой Алесь, склонен видеть положение дел под несколько иным углом. Так сказать, более скептическим.
— То есть?
— Понимаете, Алесь, главная особенность всей ситуации, на мой взгляд, заключается в том, что эта фотография убийцы не имеет никакого значения для суда. Как и наши голословные показания. В суде мы никогда ничего не сможем доказать, ибо нет не только реальных доказательств, а нет даже тел убитых, кроме разве одного — убитого тут возле замка дезертира в полицейской форме. Сына владельца музея. Что уже крайне запутывает историю. Плюс это дело политическое и дело контрразведки, и уже по этой причине до суда не дойдет, а будет замято. Но даже если это так и будет, то убийца — тут я с вами согласен — нас в покое не оставит. И я согласен с тем выводом, что мы — чтобы себя обезопасить — должны найти этого убийцу и разобраться с ним вне рамок закона и сугубо нашими силами. Если таковых сил на это хватит.
