Deiwe riks

— Это уже вроде не латынь… — подумал Минич. — Но что это за язык? На жемойтский не похож…

Судя по звуку, внутри сосуд почти полностью был заполнен каким-то порошком. Наверно, это и был прах Ольгерда…

Алесь дрожащими от волнения руками осторожно снял цепочку с чашей Ягайло с тела мертвого Доминика Радзивилла. Потом долго разглядывал находку и, наконец, завернул ее в носовой платок и спрятал во внутренний карман пиджака. Сделав это, он перевел дух и, вытерев ладонью пот со лба, задумался.

— Итак… — сказал он себе. — Мы имеем две новости. Одна хорошая, а другая плохая… Я нашел чашу Ягайло, и немцы об этом не знают. Это хорошая новость. А плохая новость в том, что я сижу тут. И что меня скоро съедят крысы…

И он с тоской оглянулся в темноту подземелья…

Алесь внезапно ощутил, до какой меры изнеможения он устал. Все тело ломило от ушибов и ран, в глазах двоилось. «Видимо, — подумал он, — это все-таки сотрясение мозга». И жуткая слабость, от которой подгибаются колени.

Он сел рядом с останками Радзивилла и оперся локтем на его сапог. Хотелось спать. Но если он уснет, его загрызут крысы. А спать рано или поздно придется. И еще надо что-то есть и что-то пить…

И сколько он еще пробудет в этих подвалах? Неделю? Месяц? Или годы?

От этой мысли он печально усмехнулся и закрыл глаза. Годы в подземелье… Кем он станет? Одичавшим привидением…

Сами собой перед глазами стали проплывать картины из прожитой жизни. И вспомнилось недавнее видение — мать поит его молоком. Когда он был ребенком, по Дайнове, то есть Лидчине, где он родился, прокатился повальный мор — испанка. Мать сумела его спасти, отпаивая горячим молоком. А сама умерла от этой болезни… Она навсегда запомнилась ему сидящей рядом с кувшином кипяченого молока. Вся в белом, и все вокруг в белой дымке, и белое горячее молоко…

Алесь едва не задремал, но вдруг очнулся от холода, который сковал его тело. От холода тряслись колени и стучали зубы.

— Вот еще напасть! — поежился он, открывая глаза. — Надо устроить тут костер. Благо, всякие ящики есть…

И тут же мелькнула мысль, что на костре можно жарить барбекю из крысиного мяса. Но эту идею он отогнал как нечто далекое и последнее по безысходности.

С трудом поднявшись, Минич, охая от боли в ушибленной спине, доковылял до ящиков, которые собрал Радзивилл в качестве тайных припасов. Тут было достаточно досок, правда, сырых и полусгнивших. А один ящик привлек его внимание — длинный и заколоченный, он сохранился лучше остальных, в соседнем открытом древние ружья совершенно поржавели. Орудуя штыком от ржавого ружья, Алесь снял крышку и увидел свертки из мешковины. Развернул один из них — и перед ним оказался палаш в ножнах: великолепно сохранившийся, словно новый.

— Ух! — он достал палаш из ножен. Срезал острейшим лезвием кусочек ногтя на большом пальце — оружие было заточено к бою. — Будет чем отмахиваться от крыс…

Эта находка его воодушевила. Палаш настолько удобно лежал в ладони, что Алесь, не удержавшись, помахал им в воздухе, разрубая на части невидимого противника.

«Какая вещь! — с восхищением подумал он. — Жаль, что я не жил в 1812 году…»

Изучив содержимое этого ящика, журналист нашел два десятка палашей, три сабли и три кортика. Все было тщательно завернуто в мешковину и сохранилось в идеальном виде, словно и не прошло полтора века.

— Теперь у меня есть, чем воевать с крысами, — громко сказал он, оглянувшись в темноту подземелья, словно обращался к ней. — Я в детстве такой саблей гонял голубей!

Он потряс палашом в руке, а эхо подземелья многократно повторило:

— Убей, убей, убей, убей…

И снова тишина. Алесю стало не по себе: эхо ответило чужим — не его — голосом. И где-то в уголке сознания появилась тревожная мысль, что если он тут останется, то запросто сойдет с ума.

И ко всему этому на миг почудилось, что кроме него тут есть еще кто-то — не человек, а сущее иной природы. Отчего пробежал по спине холодок страха.

Он посветил фонариком вокруг себя, но ничего не увидел, кроме стен в зеленом мху и завалов битого кирпича на полу. Все остальное тонуло во мраке.

— Наваждение… — попытался он себя успокоить.

Но спокойнее не стало.

Глава шестнадцатая,

в которой все кажется уже не столь безнадежным

— Я тут словно в чреве огромного дракона, который меня сожрал, — рассуждал журналист, кусая пересохшие губы. — Вначале оказался в его пасти, потом провалился в желудок через длинное горло, каковым можно назвать шахту в замке… А теперь сижу в животе чудовища. Входных отверстий в этом теле дракона только два. Заднее завалено — там случился, скажем так, запор. Остается только его пасть, прямо как в сказках… Но она недостижимо высоко, до нее метров двадцать драконьей глотки…

Алесь вспомнил гладкие стены шахты, через которую он с певицей провалился в бездну, и с сомнением покачал головой. Вскарабкаться на такую высоту… Без снаряжения… И не альпинисту… Безумная и глупая затея.

Впрочем, оставалась надежда обнаружить в той части подземелья какой-нибудь еще один потайной ход. И хотя в это тоже с трудом верилось, но иных вариантов спасения у Минича не было, и он побрел туда, откуда пришел, светя по сторонам фонариком и держа на плече палаш для защиты от крыс.

Около часа он тщательно осматривал покрытые мхом стены, но нигде не нашел ни намека на потайную дверь или какую-нибудь лестницу. И, наконец, он снова оказался в небольшом коридоре, который привел его к хитроумному, но сломанному устройству для ловли падающих тел — и к груде костей и черепов под ним. И снова при виде этих останков ему стало не по себе.

«Несчастные души… — подумал Алесь. — Угодили в ловушку, в которой их ждала погибель. Впрочем, и я тоже в этой ловушке…»

Стараясь не наступать на человеческие кости, журналист осторожно прошел к дальней стене и, задрав голову, осветил фонариком уходящую вверх шахту. Ее каменные стены поднимались в высоту так далеко, что терялись в темноте — свет фонаря туда не достигал. Поверхность стен выглядела гладкой, без щелей, без выемок, без выступов — зацепиться не за что.

— Холера…

Ему вдруг вспомнилась история, которая случилась с ним в детстве. Ему было тогда лет шесть, и какие-то старшие подростки заманили его на чердак старого двухэтажного дома, где его закрыли. Он просидел там несколько часов, а потом от безысходности вылез через слуховое окно на крутой скат крыши. Высота ему казалась огромной, но иного спасения не было. Он уже собрался было прыгать — и при этом наверняка переломал бы все свои детские кости, падая с десятиметровой высоты. Но тут его заметил случайный прохожий, который открыл люк, ведущий на чердак. И этим его спас… Тот человек, видимо, сам не на шутку испугался от вида маленького мальчика в шортах, который сидит на корточках на краю крыши и, глядя вниз, подбирает место, куда бы сигануть, чтобы сломать себе шею…

Вот точно такую безысходность он ощущал сейчас. С той разницей, что прыгать было некуда, да и случайных прохожих тут не встретить.

Алесь собрался было вернуться к запасам мертвого князя, чтобы найти там бутылку спирта и потом пойти пьяным рубить крыс палашом — ибо иных планов времяпровождения у него не осталось. Но внезапно где-то далеко, на самом верху шахты, что-то мелькнуло. Какой-то отблеск. Или показалось?

— Не может быть… — прошептал он.

Нет, это не привиделось. Сверху на него светил луч фонаря. Он в ответ помахал своим фонариком.

— Вы там, Алесь? — услышал он глухой и слабый из-за расстояния голос профессора Дайновича. — Если с вами все в порядке и у вас есть достаточно сил, включите и выключите свой фонарик.

Журналист так и сделал.

— Тогда подождите немного! Я сброшу вам веревочную лестницу.

Все это произошло так неожиданно, что в голове Алеся от потрясения опять застучало и помутнело, и он, попятившись, осел на чей-то захрустевший череп. Он не мог поверить, что пришло его спасение…