– Этот манзы14, старый лис, поведал мне об одной мудреной затее. Пришел срок опробовать эту вашу сарацинову хитрость. Если духам будет угодно, эта битва превзойдет славу всех тех сражений, что прошёл мой атасы, и его атасы. Тай Чу сказывал, вы, сарацины, горазды на всякие мудреные затеи.
Лицо Мансура стало каменным. Если бы рядом оказался кто-то из кочевников, скорее всего он не заметил бы перемен в настроении великана. Но от Дамира не укрылось боль в душе верного раба, вызванная тяжелыми воспоминаниями.
– Что тревожит тебя, Мансур? – притормозив у входа в шатер, хан вынудил великана остановиться. – Ты усомнился в своем господине?
– Как я смею, мой хан?
– Тогда в чем печаль твоя?
Мансур извлек из ножен саблю, положил её на ладони и, в знак покорности, склонив голову, опустился перед ханом на колени, вверяя ему свою жизнь:
– Я не смею, господин!
– Говори!
– Прости меня, мой хан!
– Что ты сделал? – беря из рук раба саблю, глухо спросил Дамир.
– Я позволил себе вольные помыслы. Выслушай, а после руби мне голову.
– Говори.
– Когда мы были кеде, ты дал слово, что не станешь звать меня тем, кем я был рожден – сарацином. Ты говорил, что отныне и на все времена я кыпчак.
Дамир нахмурился, разглядывая саблю своего верного раба. Поглаживая необычное лезвие с двумя кончиками, словно язык у змеи, он любовался ее мощью и красотой. Явуз-хан рассказывал, что этот клинок был при отце Мансура, когда войско кыпчаков напало на его караван. Им отец защищал своего маленького сына. И этим же клинком Явуз-хан снес сарацину голову. В том караване никто не спасся, кроме меленького кеде. Дамир спросил однажды атасы, почему он не убил его. Явуз-хан долго молчал, а потом ответил, что сохранил жизнь маленькому сарацину лишь потому, что он был не многим старше его собственного сына. Он забрал мальчика с собой. Дамир и Мансур вместе росли, вместе играли, вместе учились ездить верхом, сражаться. Явуз-хан относился к сарацину как к родному, не забывая при том напоминать ему, что он всего лишь раб его сына. Этот клинок Явуз-хан подарил ему, Дамиру, когда впервые взял их с Мансуром в поход. Они ехали по степи, а Явуз-хан рассказывая о сабле, всё время поглядывал на маленького сарацина. Дамир видел, какими глазами смотрел Мансур на пристегнутый к поясу маленького господина клинок – тяжелый для десятилетнего кеде. Тот поход оказался тяжелым. Силы были не равны. Так случилось, что в той битве Мансур спас жизнь ему, своему господину, и в благодарность за спасение, вопреки воли отца, Дамир подарил маленькому сарацину саблю его отца. В тот день Мансур принес Дамиру клятву безграничной верности и преданности. В тот день он перестал быть сарацином, а стал кыпчаком, как и его господин. Дамир вертел в руках саблю и вспоминал тот день. Сколько битв они прошли вместе, сколько походов! Но тот день он не сможет забыть никогда.
Хан вскинул саблю, размахнулся, со всей силы вогнал её в землю и, неожиданно, расхохотался. Мансур медленно поднял голову. Он привык к перепадам настроения своего господина. Рабу, выросшему с маленьким властителем в одном шатре, всегда удавалось предугадывать его желания, предвосхищать его потребности. Он всегда знал, как поступит его хан в той или иной ситуации. Но теперь покорный раб не понимаю, что может сулить ему эта внезапная веселость господина. Хан Дамир не умел радоваться и веселиться, впрочем, как и Мансур. Они оба выросли в окружении воинов, без материнской любви, без ласки, без теплоты. Мансур смотрел на своего хана и не знал, что ждет его дальше.
– Я ничего не забыл, – перестав хохотать и вновь став серьезным, заглянул в лицо великана хан. – А вот ты видно запамятовал. Я – хан! Я – твой господин! И я не нарушу слова, что дал однажды. Ты кыпчак. Ты мой брат. Про сарацин я вспомнил оттого, что Тай Чу прибыл ко мне из Персии и поведал об одной хитрости. Имя ей – сарацинова пасть. Вот ее я и опробую в Рязанских землях. Поднимись. Возьми свою саблю и готовь войско к битве.
Мансур поднялся, взял саблю и отправил ее в ножны.
– Мой хан, что ты сделаешь с градом русичей?
– То же, что и с остальными. Не станет Рязани, и наш путь в земли русичей станет быстрым и легким.
–…Вот так потерял я своих людей. Дрянные стражи оказалась. Перепились в первом же трактире, – сказывал купец, сидя у костра. – Делать нечего, двинулся я далее в одиночку. Думаю, до града ближайшаго доберусь, найму сызнова. Остановился на ночлег у деревушки. Старушка лекарка меня приютила. А утром на зорьке двинулся в путь. Когда проезжал холмы – померещилось мне. Ну, я и давай стегать коней. А они понесли, да прямо на поросль, да потом к воде. Вот так и сподобило меня свалиться в речку. А вас увидал – обрадовался. Дай, думаю, подмоги у добрых людей попрошу, авось не откажут. Повозку самому мне никак не вызволить.
Слушая купца, Гридя сидел в размышлении, ратники хмыкали, и лишь княжич внимал с интересом, искоса поглядывая на своих воинов. Задумчивый взгляд подручника настораживал. Беспокойство прохладным ветерком закралось в душу юноши.
– Нижайше прошу, помогите вытащить мою поклажу. – умолял купец воинов, не обращая внимания на юношу. – Это недалеко. За тем лесочком, у изгиба реки. А я вашим жинкам, за то, платков нарядных, ленточек шелковых, да тканей на сарафаны пожалую.
– Ну, да ладно, что с тобой поделать, – встал, наконец, Гридя. – Поможем.
Обрадовался купец, словно только того и ждал. Подскочил с земли, как младой, засуетился. Будто уверен был, что не откажут. Спешно костер разметал, хоть и не просили его – явно торопился. Не по нутру стало Владиславу. Не по нраву была ему эта суета! Ох, не по нраву!
– Не ладное чую, не к добру сие! Давай за подмогой в пошлем? – схватил княжич Гридю за рукав.
Тот лишь ухмыльнулся.
– Ты ж не робкого десятку, княжич! И силушкой не обделен. Вон как лихо нас раскидал. Игнату вишь как, дюже тяжко пришлось под натиском твоим богатырским. Чего спужался–то? – наскоро поправляя упряжь своего коня, отшучивался подручник. – Сами управимся. Не в первой, чай!
Княжич оглядел своих ратников. Незнамо откуда взявшееся беспокойство никак не хотело его покидать. Но, видя, как спокойны воины, поразмыслил: может ему привиделось дурное, и в том, что купец поспешает, нет ничего худого?
Путь до лесочка, где, как сказывал купец, свалилась в реку телега, был не долог. Редкие деревья перелеска кончились, а луг, широкой скатертью раскинувшийся за ним, хорошо проглядывался. Окинув взором окрест себя и не приметив никакой опасности, княжич немного успокоился.
За лугом началась низкая поросль с редкими деревьями, а за ней овраг. Послышался шум воды. Всадники спустились с пригорка, и их взорам предстало удручающее зрелище: груженная по виду тяжелыми мешками и тюками телега, наполовину свалившаяся в реку.
– Эко тебя угораздило! – воскликнул Гридя, спрыгивая с коня.
– Да, вот же. Никак самому не управиться. – продолжал жалиться купец.
Воины спешились. Ухватившись за оглобли, тяжи и навесы, в раскачку, не без труда вытянули телегу из реки. Поклажа и впрямь оказалась очень тяжела. Княжич с недоверием поглядывал на купца. Странный он все же. Пока ратники управлялись, купец стоял под деревом, коня сваво не привязывал, оглядывался, и даже не помышлял лезть в воду. Но стоило повозке оказаться на берегу, вновь заколготился, задергался, забегал.
– Передохните, малость. – заботливо суетился купец. – А я покамест пойду хворосту для костра принесу. Обсохнуть надобно.
Сказал, и словно в воду канул, исчезнув в кустах.
– Не по нраву мне сей купец! – только и успел вымолвить княжич.
Над головой просвистела стрела и вонзилась в грудь стоявшему позади ратнику.
– Вороги! – вскричал подручник, и тут же был сражен другой стрелой.
Дружинники повскакали со своих мест, похватались за щиты да мечи. Поздно. Отовсюду летели стрелы, жаля смертоносным острием верных княжеских ратников.
