Я не знал этого до самого конца сезона, пока он не посвятил мне быка со словами:

– Эрнесто, я знаю, это никчемное животное, но давай я попробую убить его так, чтобы тебе понравилось.

У него получилось. Но в конце сезона доктор Тамамес, мой старый друг и врач, подопечными которого были и Антонио, и Луис Мигель, попросил меня:

– Если у тебя есть на него хоть какое-то влияние, скажи ему, чтобы не перебирал с этими трюками. Ты же понимаешь, куда придется корнада, а мне его лечить.

После последней корриды в Сарагосе мне стало тошно, и я решил, что на какое-то время быков с меня хватит. Я знал, что Антонио способен одолеть любого быка и может стать одним из величайших матадоров всех времен. Но мне не хотелось, чтобы он лишился своего места в истории или запятнал свою репутацию махинациями, которые творились вокруг. Я представлял себе современный бой быков, сознавал, что он гораздо опаснее и проводится несравнимо лучше и острее, чем в прежние времена, и понимал, что для этого нужен полубык. Ну и пусть. Могут выпускать на арену полубыка, лишь бы он был достаточно крупным, чтобы считаться достойным противником, а не новильо или какого-нибудь трехлетку. Главное, чтобы у него были нетронутые рога и над самим быком не «поработали». Но время от времени в определенных городах Антонио придется сражаться с настоящими быками, и я знал, что он способен на это и сможет справиться с ними не хуже величайших мастеров.

Луис Мигель взял в жены очаровательную девушку и вернулся в корриду. Он участвовал в боях во Франции и Северной Африке. Я слышал, что во Франции у всех быков рога подпиливали, поэтому мне было совершенно неинтересно туда ехать. Я решил дождаться, когда Мигель снова начнет выступать в Испании.

Мы вернулись на Кубу, и я весь 1957 и 1958 годы работал либо на Кубе, либо в Кетчуме, штат Айдахо. Мэри трогательно заботилась обо мне, когда я болел, и благодаря упорному труду и упражнениям мне наконец удалось подняться на ноги.

Тысяча девятьсот пятьдесят восьмой оказался удачным для Антонио. Мы дважды собирались ехать, но я не мог прервать работу над романом. Мы отправили Антонио и Кармен рождественскую открытку, в которой я пообещал, что, пропустив сезон 1958-го, ни за что на свете не пропущу 1959-й и обязательно приеду в Мадрид к началу ферии Сан-Исидро, то есть в середине мая.

Когда пришло время ехать, мне не хотелось покидать Америку, а потом я не хотел уезжать с Кубы. Перед тем как лететь в Нью-Йорк и сесть на корабль до Альхесираса, я провел «Пилар» вдоль побережья в Гавану. Гольфстрим гнал воду к берегу, и над волнами стали появляться большие чернокрылые летучие рыбы. Мне не хотелось лишаться весенних дней на Гольфстриме, но я еще в Рождество дал слово, что приеду в Испанию. Я заранее решил, что, если бои будут нечестными или подставными, я объясню Антонио, почему не могу остаться, и вернусь на Кубу. Больше ни с кем я это обсуждать не буду. Уверен, он поймет. Но, как выяснилось, я ни на что на свете не променял бы ту весну, лето и осень. Стать свидетелем тех событий было тяжело, но не увидеть их было бы трагедией. Такое пропустить нельзя.

Наше плавание на «Конститьюшн» началось в ясную и солнечную погоду, которая продержалась всего день, после чего мы вошли в область низкой облачности с дождем и сильным попутным волнением. Так продолжалось почти до самого Гибралтарского пролива. «Конститьюшн» был большим и комфортным лайнером, и среди его пассажиров оказалось много приятных и дружелюбных людей. Мы прозвали корабль «Конститьюшн-Хилтон», потому что никто из нас раньше не путешествовал на таком монументальном судне. Может, лучше подошло бы «Шератон-Конститьюшн», но ничего, пригодится для следующего раза. Путешествовать на «Конститьюшн» после «Нормандии», «Иль-де-Франс» или «Либерте» было как жить в «Хилтоне», а не в парижском «Ритце» – в номере с окнами в сад.

Сойдя на берег в Альхесирасе, мы поселились у семьи Дэвис. Билл и Энни жили с двумя маленькими детьми на вилле «Консула» на холмах над Малагой. Когда ворота виллы не были заперты, их охранял сторож. К вилле вела длинная дорога, посыпанная гравием и обсаженная кипарисами, а окружавший ее заросший сад не уступал Королевскому ботаническому саду в Мадриде. Гравийная аллея упиралась в громадный прохладный дом с большими комнатами, полы в котором устилали циновки из эспарто. Все комнаты были полны книг, стены увешаны старыми картами и хорошими фотографиями. В холод в жилых помещениях топили камины.

На вилле имелся плавательный бассейн, наполняемый из горного источника, и не было телефона. Ходить можно было и босиком, но в мае еще холодновато, и для мраморных ступеней больше подходили мокасины. Еда была великолепной, выпивка – обильной. Никто никому не досаждал, все занимались своими делами. По утрам я просыпался, выходил на длинный балкон, опоясывающий второй этаж, глядел поверх деревьев в саду на горы и море, слушал шум ветра в соснах и понимал, что не встречал места прекраснее. Это была идеальная обстановка для работы, и я сразу взялся за перо.

Весенний сезон корриды в Андалузии подходил к концу. Ферия в Севилье завершилась. Луис Мигель должен был провести свой первый бой испанского сезона в Херес-де-ла-Фронтера в тот самый день, когда «Конститьюшн» вошел в порт Альхесираса, однако он прислал медицинскую справку, в которой говорилось, что он не может выступать из-за отравления трупным ядом. Ничего хорошего это не предвещало, и я решил, что лучше мне остаться на вилле «Консула», где я смогу работать, плавать и время от времени посещать бои быков, если такие случатся поблизости. Но я обещал Антонио встретиться с ним в Мадриде на боях в День святого Исидора, а кроме того, мне нужно было собрать материал, чтобы закончить дополнение к «Смерти после полудня».

По словам Руперта Белвилла, прибывшего в «Консулу» в сером, похожем на жука «Фольксвагене», за руль которого ему с его почти двухметровым ростом втиснуться было труднее, чем в кабину истребителя, все ожидали увидеть нас в Хересе, где Антонио выступал третьего мая. Антонио же сказал им:

– У Эрнесто своя работа, у меня своя. Мы встретимся в Мадриде в середине месяца.

Вместе с Рупертом приехал Хуанито Кинтана. Я спросил его, как дела у Антонио.

– Лучше не бывает, – ответил Хуанито. – Он сама уверенность. Полностью подавляет быков. Но это нужно увидеть самому.

– Какие-то проблемы?

– Нет, ничего такого.

– Как он убивает?

– Заходит сверху, с идеальным перекрещиванием. В первый раз мулету держит очень низко, если ударит в кость, в следующий раз чуть опускает клинок. Ненамного, совсем чуточку, чтобы попасть в артерию. Он нашел способ, при котором шпага держится высоко, и бьет как полагается, едва появляется шанс, но при этом научился обходить кость.

– Как думаешь, мы не ошиблись на его счет?

– Нет, омбре, нет. Он хорош, как мы и предполагали, и перенесенные травмы нисколько его не охладили, только закалили.

– А Луис Мигель?

– Эрнесто, я не знаю, что из этого выйдет. В прошлом году в Витории он дрался с серьезными быками, настоящими Миура, хоть и не такими, которые были в наше время. Хорошие были быки, и он не смог с ними справиться. Они его подавили, а он к этому не привык.

– Он участвовал в корридах, где быкам не подпиливают рога?

– Не часто. Может быть, пару раз.

– Он в хорошей форме?

– Говорят, в замечательной.

– Что ж, тем лучше для него.

– Да, – ответил Хуанито. – Но Антонио – настоящий лев. У него было одиннадцать серьезных ранений, и после каждого он становился только лучше.

– Да, примерно раз в год, – сказал я.

– Точно раз в год, – ответил Хуанито.

Я три раза постучал по стволу ближайшей большой сосны. Ветер яростно раскачивал верхушки деревьев, и так продолжалось всю весну и все лето в дни корриды. Я не помню другого такого ветреного лета в Испании, и никто не помнил, чтобы быки за один сезон нанесли столько тяжелых увечий.