– Итак, – сказал он, поставив корзинку на стол. – Хороший был день?

– Нормальный, – ответил Кляйн. Открыл корзинку, разложил еду. Тарелки было две, так что он поделился с Рамси.

– Необычный человек этот Борхерт, да?

– Да, еще какой.

– Лучше не бывает, – продолжил Рамси. – И вдобавок двенадцать.

– Тринадцать, – поправил Кляйн. Приступил к еде. Рамси, заметил он, ни к чему не притронулся.

– Тринадцать? – переспросил Рамси с оторопелым видом. – Что это значит?

– Он попросил меня кое-что ему отрезать.

– Нога, палец ступни, палец ступни, палец ступни, палец ступни, палец ступни, левая рука, палец руки, палец руки, ухо, глаз, ухо. Что еще?

– Палец руки, – сказал Кляйн.

– Целиком?

– Только одна фаланга.

– Ну, это не считается за тринадцать, – сказал Рамси с облегчением.

– Ты не ешь, – заметил Кляйн.

– Нет, – ответил Рамси.

– Уже поел?

– У меня нет рук, – ответил Рамси. – Вам придется меня покормить, как закончите сами.

Кляйн кивнул, начал есть быстрее. Когда закончил, придвинул ближе вторую тарелку, окунул ложку, поднес к лицу Рамси. Тот подставил рот так, что рукоятка ложки аккуратно легла в разрыв губы. Кляйну было трудно не пялиться.

– У тебя есть фотография Элайна? – спросил он.

Рамси покачал головой:

– Никаких фотографий. Это пророк.

– Это еще не значит, что фотографий быть не может.

– Мы не католики, – ответил Рамси, жуя. – И не мормоны. К тому же нас интересует отсутствие, а не присутствие: то, что он отринул, а не то, что у него осталось.

Кляйн кивнул. Продолжал черпать еду ложкой, подносить ко рту Рамси. «Даже не присутствие отсутствия, – думал он, – а отсутствие как таковое. Надо тогда говорить не двенадцать, а минус двенадцать».

– Рамси, – сказал Кляйн, когда они доели. – А как ты во все это встрял?

– Встрял? – спросил Рамси. – Я же восьмерка, правильно? Много от меня не скроешь.

– Не в расследование, – уточнил Кляйн. – В культ.

Рамси уставился на него:

– Во-первых, это не культ. Во-вторых, я не могу ответить.

– Так же сказал и Гус.

Рамси улыбнулся:

– А зачем вам?

– Не знаю, – ответил Кляйн. – Наверно, интересно.

– Просто интересно?

– Не знаю, – повторил Кляйн. Провел краем своего обрубка по дереву столешницы. Ему так понравилось ощущение, что он повторил.

– О чем рассказывал Борхерт? – спросил Рамси.

– Славный парень этот Борхерт.

– Не надо про него шутить.

– А кто сказал, что я шучу? Он меня просил ничего никому не рассказывать.

– Я же восьмерка, разве нет? Мне можно. Не надо держать от меня тайн.

Кляйн покачал головой, улыбнулся:

– Это не тайна – это таинство.

– Не надо шутить. Нужно иметь терпимость к чужим религиозным верованиям. А кроме того, я и сам уже кое-что знаю.

– Да? – сказал Кляйн. – Может, сам расскажешь, что знаешь?

– Зуб за зуб. – Рамси провел тупой культей перед лицом. – Мои уста закрыты. Кроме того, я пришел по делу. Я должен препроводить вас к месту преступления.

Место преступления было в том же здании, где жил Борхерт. Рамси пытался последовать за Кляйном, но охранник запер дверь и оставил того на крыльце, повел одного Кляйна.

– Что вам об этом известно? – спросил Кляйн.

– О чем? – отозвался охранник.

– О преступлении.

– Каком преступлении?

– Убийстве.

– Каком убийстве?

Кляйн перестал расспрашивать. На третьем этаже они прошли первую и вторую двери, остановились у третьей. Охранник показал на нее:

– Я буду ждать здесь.

– Даже не хочется заглянуть? – спросил Кляйн. Охранник промолчал.

– Чья это комната? – опять спросил Кляйн. Охранник промолчал.

– Комната Элайна?

Охранник все еще молчал.

– Вам нельзя заходить?

– Я буду ждать, – ответил охранник. – Не сходя с этого места.

Кляйн вздохнул. Открыл дверь и зашел.

Комната выглядела так же, как у Борхерта: простая кровать, кресло, голый пол, больше почти ничего. На полу рядом с кроватью темнело неровное кровавое пятно, где-то в три раза больше головы Кляйна. Стена поблизости тоже была забрызгана кровью. На полу кто-то начертил фигуру мелом, хотя Кляйн не сразу понял, что она изображала.

– Господи боже, – сказал он.

Сперва рисунок показался ему просто кляксой, но спустя мгновение он понял, что видит силуэт безрукого и безногого торса. Он присел на колени и пригляделся к меловым контурам. Видимо, нарисовали их криво, потому что голова выходила за пределы лужи высохшей крови, которая вытекла из нее. Кляйн встал, отряхнул колени, подошел к ближайшей стене. Кровь покрыла ее веером, но без внятного узора, словно брызги шли от десяти разных ударов. На других стенах крови не было. Словно убийца вонзил нож в жертву, потом оттащил ее на несколько метров в сторону, ударил еще раз и так далее. Безрукий и безногий человек сам не смог бы далеко убежать, когда его режут, правильно?

Кляйн довольно долго таращился на стену, когда до него дошло, что есть еще одна странность. Чтобы увидеть брызги, ему не пришлось пригибаться. Он снова присел у мелового торса и приблизительно измерил его рукой. Тот оказался даже короче ее. Значит, и кровь на стене должна быть куда ниже.

Может, подумал Кляйн, Элайн был в кресле. Но на единственном кресле в комнате кровавых пятен не нашлось. Может, подумал он, тот, кто убил Элайна, взял его на руки, как бы танцуя и кружась, пока наносил удары. Кляйн сразу представил себе торс без конечностей – беспомощный, непослушный, сопротивляющийся.

Но и это объяснение не показалось ему подходящим. Конечно, его и в самом деле обучали внедряться; конечно, у него было куда меньше опыта по осмотру мест преступления, чем у бывших коллег. Возможно, убийца каждый раз бил снизу вверх, как на гольфе? Возможно, это объясняет странный рисунок и меньшее количество крови ближе к полу?

Но зачем? Зачем вообще так бить?

И каким было орудие убийства? Судя по положению брызг, это, возможно, был нож, какой-то клинок. Без фотографии тела трудно сказать наверняка. Сложно представить, чтобы убийца пользовался ножом как клюшкой для гольфа. Что-то здесь не так.

Кляйн изучил меловой контур и то, как кровь неубедительно вытекает из меловой головы. Нарисовано как-то не так. Он прикоснулся к поверхности засохшей лужи. Та уже походила на лак. Кое-где скользкая, кое-где потрескавшаяся, в центре – темнее и толще. Свет с потолка отсвечивал от нее мятым нимбом, по форме чем-то напоминающим сломанную челюсть.

«А что может рассказать кровь? – спросил себя Кляйн. – Ее местоположение говорит о многом. Неужели сама она ничего не может рассказать?»

Он достал ключи и поковырял кровь в центре пятна. Верхний слой в полсантиметра крошился кусочками, но под ним кровь просто расходилась. А у самого пола была почти влажная, как тесто.

«Сколько времени прошло?», – задумался Кляйн. Звонить ему начали несколько недель назад. По меньшей мере; может, и раньше – он достаточно давно отключился от мира, чтобы сбиться со счета. Значит, Элайн должен быть мертв минимум три недели, а то и больше месяца. Кровь не могла оставаться влажной так долго, не начать гнить и не пахнуть. И где мухи?

Он вышел в коридор. Охранник стоял так же навытяжку, как когда Кляйн зашел в комнату.

– В этой комнате никого не убивали, – сказал Кляйн.

– Я не знаю, о чем вы говорите, – ответил тот.

– Чья это комната?

Охранник только смотрел на него.

– Мне нужно видеть Борхерта, – сказал Кляйн. – Сейчас.

– Комната, мистер Кляйн? – переспросил Борхерт рассеянно. – О какой комнате вы говорите? – Он держал на весу между ними изуродованный палец и изучал его, смотря то на обрубок, то на Кляйна. – Замечательная работа, вы не находите, мистер Кляйн?

Кончик пальца был бледным и раздутым, темным посередине и с чем-то вроде красного воротника под порезом.