— Чем же закончилась твоя поездка в город? — спросил я, едва нам удалось увидеться в перерывах между боями.

И Мария рассказала мне обо всем.

До города партизаны добрались уже к вечеру. Наезженная дорога вывела из лесу и заснеженным полем, минуя раскинувшуюся невдалеке территорию крупного вражеского аэродрома, повела к окраинам Бобруйска. Совсем рядом, надсадно завывая моторами, с интервалом в несколько минут поднимались в воздух тяжелые бомбардировщики и, медленно набирая высоту, устремлялись на восток.

Один, второй… пятый… восьмой!

Наблюдая за часто стартующими самолетами, партизаны не заметили, как из пригородной деревни навстречу им на дорогу выполз большой санный обоз. Это могли быть только немцы.

И действительно, едва расстояние сократилось до двух-трех сотен метров, на повозках отчетливо засерели мышиного цвета шинели. Мария заметила приближающуюся опасность слишком поздно: кругом открытое, без единой тропки, заснеженное поле. До синевшего вдали леса, из которого они недавно выехали, было, по крайней мере, около километра.

Все ближе и ближе гитлеровцы. Нащупав под курткой пистолет, Борис незаметно передернул затвор. Две гранаты лежат рядом, под тонким слоем прелого сена. Чем закончится эта встреча?

Не доехав до них несколько метров, головная повозка остановилась. И сразу же — отрывистый, гортанный выкрик:

— Партизан, хальт!

Вороненые дула трех автоматов нацелились на Бориса и Марию. С восьми других саней, остановившихся чуть поодаль, за происходящим внимательно наблюдали еще двадцать пять — тридцать фашистов, держа оружие на изготовку.

— Мы крестьяне, — неторопливо, но услужливо отозвалась Мария и, опустив руку в широкие складки одежды, начала там что-то искать.

Офицер, стоявший перед ней, резко вскинул парабеллум, дуло пистолета почти уперлось в лицо партизанки.

Мария достала небольшой, аккуратно свернутый цветастый платок, а из него — спокойно, с чисто крестьянской обстоятельностью — свой потертый, старенький паспорт.

Немец тщательно просматривал документы, с заметной брезгливостью, но внимательно листал странички, время от времени бросая цепкий взгляд на стоящих перед ним людей. Второй офицер, очевидно рангом пониже, занимался Пигулевским.

— Кто есть это? — небрежный кивок в сторону Бориса.

— Это? — переспрашивает Мария, стараясь найти правдоподобный ответ, — это… знакомый. В одной деревне живем. Вот вызвался проводить до города. — Она в притворном смущении опускает глаза и кокетливо смахивает снег, густо запорошивший ее платок. Офицер, видимо, с трудом поняв ее, цинично ухмыльнулся и произнес несколько слов по-немецки, полуобернувшись к солдатам. Те громко заржали.

— Что нато в гороте? — спросил фашист, едва гогот солдатни начал смолкать.

— За солью едем, господин офицер. У нас в деревнях достать невозможно, просто беда…

— А, зальц? А где будете купить?

— Нам обещал помочь господин обер-лейтенант из комендатуры. Все это для него, — Мария кивнула на две большие корзины, аккуратно прикрытые кусками холста, — мясо, сало, немного яиц.

— О, шпик! — оживился второй офицер и, подойдя поближе, приподнял холстинку.

Одна из корзин немедленно перекочевала в повозку оккупантов. Небрежно протянув Борису документы, гитлеровец кивнул в сторону города: проезжайте!

Вторую проверку, куда более серьезную, Марии и Борису пришлось выдержать на посту при въезде в Бобруйск. Офицеры фельджандармерии долго вертели в руках паспорта Марии и Бориса, а потом устроили настоящий допрос, выясняя цели поездки. Однако упоминание об обер-лейтенанте из городской комендатуры и здесь возымело свое действие: минут через пятнадцать разрешение на въезд было получено.

На узкие и кривые улочки Березинского форштадта партизаны попали, когда совсем уже стемнело. Проплутав с полчаса, Мария отыскала наконец неприметную с виду улочку, на которой стоял дом ее сестры Александры Вержбицкой. Здесь несколько месяцев тому назад она оставила двух своих малышей, сынишку и дочь.

Чем ближе подъезжала Мария к занесенному снегом двору, в глубине которого прятался небольшой деревянный домик, тем сильнее, тревожнее и нетерпеливее билось ее сердце.

Дом Александры Вержбицкой был совсем уже рядом…

Далеко не сразу решилось командование отряда Николая Храпко на эту рискованную поездку, прекрасно понимая, как настойчиво и активно ищет бобруйское СД внезапно исчезнувшую из города подпольщицу. Несмотря на постоянные просьбы и даже требования Марии послать ее с заданием в Бобруйск, штаб вплоть до февраля сорок второго года не давал на это согласия.

Как позже выяснилось, опасения и тревоги были далеко не напрасны. После тщательных и долгих поисков Марии Масюк гитлеровцам удалось напасть на след ее сестры Александры Вержбицкой. Больше того, некоторое время спустя они установили, что дети, живущие с ней, носят фамилию Масюк.

С этого момента смертельная опасность нависла над близкими Марии и ее малышами.

Однако один из предателей в служебном рвении перед гитлеровцами, к счастью, допустил крупный просчет. Не доложив в СД о результатах слежки за родственниками Марии Масюк, он, боясь, очевидно, разделить с кем-либо позорные «лавры» доносчика, решил действовать в одиночку. Однажды поздним вечером он ворвался в дом Вержбицких и, применив силу, пытался вырвать у женщины сведения о сестре. Тяжелые, расчетливые удары сыпались один за другим. Ни рыдания беззащитных детей, охваченных ужасом, ни стоны хозяйки не действовали на палача, он был неумолим. Наконец грубо подхватил маленького Сашу и с силой швырнул его на угол массивной печи. Потеряв сознание, мальчик затих на полу…

Зверский допрос продолжался еще около часа, прежде чем изменник, поняв, что вырвать признание у Александры ему не удастся, покинул дом. Оставив окровавленную хозяйку дома на полу рядом с племянником, он исчез, чтобы появиться через некоторое время в сопровождении немцев.

Но когда гитлеровцы ворвались в дом Вержбицких, там уже никого не было. Получасом раньше муж Александры, вернувшись домой, понял все без слов. Он быстро запряг лошадь и, перенеся жену и измученных малышей в розвальни, окраинными улицами погнал за город. Там, в Паричском районе, к югу от Бобруйска, в маленькой деревушке Искра, жили его дальние родственники.

Обшарив весь дом и ничего не обнаружив, фашисты на долгое время оставили там засаду. Несколько полицейских постоянно, днем и ночью, дежурили в доме, надеясь, что рано или поздно кто-нибудь из городского подполья или из партизанских связников попадет им здесь в руки. Но до сих пор все эти усилия были напрасными.

Медленно ползли розвальни по темной улице, с каждой минутой приближаясь к дому Вержбицких. Тянутся бесконечные серые заборы, частоколы изгородей. Вокруг безлюдно. Лишь одинокая фигура женщины, несущей на коромысле ведра с водой, мелькнула за калиткой.

И вдруг негромкий голос из-за ограды:

— Марийка, ты?

Неужто послышалось? Натянув вожжи, партизанка осмотрелась по сторонам. За забором — едва различимый в темноте силуэт женщины. Приглядевшись повнимательней, Мария узнала подругу Александры. Осторожно приоткрыв калитку и подойдя к повозке, та взволнованно зашептала:

— Туда нельзя, Марийка! Там засада. Гитлеровцы уже месяц живут!

— Что? А дети?

— Зайди к нам. Не торопись! — тихо сказала женщина, кивнув на свой дом.

Ноги не слушались Марию, когда она вместе с Борисом поднималась на высокое крыльцо. Едва успев закрыть за собой дверь, она повторила вопрос:

— Что с детьми? Они… живы?

— Не знаю, Марийка. Но уже больше месяца в доме их нет. Там только немцы. Засада! Значит, Саша с мужем и детьми ушли. Не волнуйся.

Она рассказала о том страшном январском вечере, когда из дома Вержбицких сначала раздавались ужасные крики, а потом, спустя часа полтора, подъехали гитлеровцы. Больше она ничего не знала.

Неловко утешая рыдающую Марию, Борис Пигулевский немного растерялся и лихорадочно пытался найти выход из создавшегося положения.