- Владыка! Не расскажешь ли что-нибудь из своих подвигов в Титаномахии?
- Спросите у аэдов: разве у них есть песни об этих подвигах? Мои свершения были невелики – не то, что у братьев.
- Но ведь Крона же вы…
- Я только унес его Серп. Не сложнее, чем унести другое оружие.
Не сложнее, чем таскать за хвост разъяренное время. Геката, я тебя очень прошу, направь свои улыбочки на жаркое, или что у тебя там на блюде поблизости. Убийца, убери понимание из глаз.
Рассказать о своих свершениях?!
Мне совсем не хочется, чтобы великие герои заблевали мой стол. Мнемозина покидает свое место, гордо шествует к выходу. Наверное, памяти нужно отдышаться. Наверное, невовремя рассмотрела в черных омутах глаз Владыки – то самое, что только раз всколыхнуть – и потонешь в багряном пламени когда-то обжитых домов, в соленой алой жидкости, брызгающей на лицо, в запахе горячей бронзы и стонах людского ужаса: “Это Аид! Аид!”
- Да я и не мастер рассказывать. Пусть лучше аэды. Хэй! – щелчок пальцами – и вдоль стен выстраивается призрачная вереница с кифарами. Кто потешит моих гостей песнями о Титаномахии? О воинской славе Кронидов?
Вызывается какой-то безусый, с сильным высоким голосом. Песня долгая, я ее не слышал раньше: понаплодилось талантливой молодежи… О свершениях Кронидов в Титаномахию.
О грандиозных подвигах.
Сижу и припоминаю: а было ли там что такое грандиозное? «Аид, да сними этого проклятого дракона, он нам пятки скоро подпалит!» - «Зевса… попроси… занят!» Занят – это мы в очередной раз сцепились с Титием … или с Менетием? Невовремя Мнемозина вышла. Сейчас-то – наверное, подвиги. А тогда – проезжали мимо, напоролись на засаду, отбились, захватили в трофеи пару копий отменной ковки, Зевс дракона подстрелил. Подстрелил, потом устало пнул лежащую под ногами тварь, махнул рукой: «Вы как хотите – а я после такого к нимфам заверну».
Блюда усердно пустеют, кубки стараются от них не отставать. Стигийские собаки из свиты Гекаты крадутся к мормоликам, тычутся в локти (нельзя ли косточку со стола Владыки? А лучше – целую ножку? Да не гусиную, нам бы баранью, что ли…).
Крошево лепешек и сыра, потеки от медовых пирогов, чахлые листики зелени – трапеза терпит разгром в неравном бою. Стигийские перестали молчать, осмелились, загудели. Полезли к героям с вопросами: а как было с амазонками? А как с аргонавтами? А Геракл – он какой? А не споют ли герои что-нибудь застольное?
Беседа – рекой шире винных. О правителях, еще о подвигах, потом о том, как счастливо поживает ныне Адмет со своей женой Алкестой (кубок мнется в пальцах Таната, как тесто), о гонках на колесницах, о пышных свадьбах, о…
Конечно, о бабах.
Аэды свое отпели – пресытили пирующих рассказами о войнах и подвигах. Звуки лир, серебрясь, переплелись с трелями флейты, вдоль стен гибко задвигались плясуньи. Прячут печаль по утраченным жизням в глазах. Танцовщицам повезло – за красоту их ввели в прислугу Владыки. Не жизнь, но и не вечные стенания на полях асфоделя. Еще и перед героями можно станом покачать.
- …Елена, конечно, да… только неопытная очень. Ну, девочка! А вот у Ариадны…
Повеселевший Тесей показывает, как там и что там – у Ариадны. Получается очень даже внушительно. Понимаю Диониса, которому потом досталась такая жена.
- А Антиопа копье бросала – залюбуешься! И лучницей была отменной. А как колесницей правила – у-у-у!
Тесей возносит руки, качает кудрявой головой, попутно смахивает капли пота со лба. От свидания с женой, правда, отказывается. Живым – живое. Понимаю тебя, герой. Твоя покровительница, Афродита, тоже постоянством не отличается.
- Тогда может быть ты, о храбрый Пейрифой? Я знаю, что ты потерял жену – прекрасную Гипподамию…
Пейрифой страдальчески морщит лоб и косится на друга. Чтоб этого Владыку с его радушием. Еще, гляди, жену обратно отдаст – что с ней потом на поверхности делать?!
- Не гневайся, Владыка! Мы не хотим нарушать законы твоего царства, уводя из него твоих подданных…
То есть, умыкнуть мою собственную жену – менее кощунственно?!
- За чем же вы явились ко мне, герои? Не спорю, мой мир богат достойными невестами…
Геката аж раскраснелась, Алекто отмахнулась кокетливо: ой, Владыка, ну, ты скажешь! Засмущал.
Пейрифой сейчас не усидит, пихает Тесея локтем: излагай быстрее, а то он нам сейчас Ламию какую-нибудь…
Тесей излагает. Мягко, вкрадчиво, как полагается тому, чья покровительница – Любовь. За чем же им являться, как не за самым прекрасным, что есть в моем мире? Что еще могло пленить сердце великого героя, как не великая же красота, сопряженная с великой опасностью? А прелесть Персефоны не воспеть и аэдам, и разве можно заглядываться на смертных женщин, когда есть такое?
А Пейрифой ляпает:
- Да, я хочу жениться на прекрасной Персефоне! И женюсь!
И не замечает сомнений среди пирующих.
Наверное, потому, что захмелел. Ох, и радовалась Гипподамия, делая глоток из Леты, с таким-то муженьком!
Тесей – этот пытается расписать выгоды. Во-первых, отдаешь жену не навсегда – Пейрифой все-таки смертный, а что для тебя, Владыка, полвека? Плюнуть да растереть, зато какой отдых получится! И от жены, и от – это с многозначительным подмигиванием – Деметры Плодоносной…
Гипнос услышал, тоже шутливо замигал: эй, Владыка, может, подумаешь над предложением? Избавишься на несколько десятков лет от неудовольствия тещи. Да и той же теще подарок сделаешь – дочка у нее славно погостит…
- Вечное лето! Лоза! Хай!
- Слава! – честно орут подземные, изображая полное перепитие. Вон, Эмпуса к Ламии наклонилась, расписывает, у каких юношей кровь вкуснее (спартанская – невкусная, а вот афинские – ммм!), а Ламия не соглашается: юноши хороши на ложе, а вот младенцы…
Да, вечное лето, как в старые времена. Сколько благодарственных жертв мне люди принесут (в кои-то веки – не погребальных)! И, между прочим, Владыка, мы не только для себя стараемся. Потому что одно дело – когда жена хоть четыре месяца, а есть. А совсем другое дело…
Ого, ого, какие племянничек знает словеса. Посейдон мог бы гордиться. Ораторство вообще-то, не его конек. А тут вдруг – море разливанное, подземные и уши развесили. Они и не подозревали, какие наслаждения таит временная свобода от жены.
Ахерон морщит нос, круглыми глазами смотрит на прислуживающую за столом Горгиру, в очередной раз беременную моим будущим садовником. Думает: а что, не попробовать ли?!
- Зевс Громовержец…
Зевс бы оценил. Вам бы сходить к нему, герои, сразу после заговора**. Может, он бы вам Геру с порога в руки всучил. И сестре не пришлось бы изведать на себе бича из драконовой кожи.
Тесей поет гимн мстительности царицы. Обводя рукой стол для подтверждения. Одно за другим перебирает мытарства Зевса: вот (дымящиеся куски говядины) царю богов пришлось превращаться в быка, а вот (пирог с голубями) и птицей оборачиваться, и не одной птицей, а (фаршированные орехами и оливками лебеди, жареные перепела, соловьиные язычки в сметане) несколькими! И только последний баран (остатки жирного барашка) мог бы не понять… ой.
Пейрифой всё-таки выручил друга, застывшего в высший момент речи. Проревел славу Громовержцу (подземные подхватили с отвратными ухмылками). Дополнил, вознося заново налитый кубок.
- Да чего там, все о той истории с Минтой слышали. А так ты, Владыка, себе еще и получше заведешь. И побольше. Еще детишек вон нарожают, а то Персефона не сподобилась…
Всё, вымер зал. Будто Стиксом затопило. Музыканты-певцы надрываются, а свита будто взгляд Горгоны поймала. Только вот две из трех Горгон тут же и сидят – тоже окаменевшие. Мнут в лапищах сырые, проперченные куски мяса. Как и остальные, не сводят глаз с царя – да куда там с царя, с двузубца!
Интересно, с кем Персефона поделилась той случайно брошенной фразой «Не хочу от тебя детей»? Геката бы не выдала, значит, с кем-то другим.
Убийца плавно шагнул из угла – этому-то кто насплетничал?!
