Самого ненавидимого. Самого подлого. Бьющего в спину стрелка-клятвопреступника.

Хотя разве есть причина ненавидеть смертного, который никогда не вернётся?

*

Не то. Не так.

Совет закончился, Семья подалась — кто куда. На пиры, на состязания, а то и просто сплетни пересказывать. Афродита, правда, посматривала выжидающе: приголубишь, а?

Зевс усмехнулся, махнул — сейчас, мол. Скоро приголублю. А пока что вот посижу за владыческими раздумьями один.

Владыки ведь всегда одиноки. Друзья — ну да, откуда, когда каждый посматривает на вожделенный трон? Родня? Не забыли про клеймо Кронида: брат на брата, сын на сына. Любовницы вот разве что — тут есть, где развернуться и чем прогнать скуку. Жена, конечно, поливает своими слезами яблони — пусть поливает, только плоды крупнее будут.

Быть Владыкой и быть одиноким он был готов всегда. Ещё до того как пошел в Тартар — Циклопов вызволять. До того, как воевал с выползавшими из подземного мира драконами.

До того как пришёл в серый дом, который совсем недалеко от дворца — на Олимпе. Перед Состязанием, в котором — он знал — должен победить.

Он всегда знал — чего хочет. И тогда пришёл, потому что хотел подтверждения. Только — подтверждения.

— Я буду править Олимпом?

Мерзкие смешочки — хочется рубануть каждую. Клото тянет жребии, Атропос с хихиканьем режет нити:

— Ну, надо же, какой вопросец выдумал. А ты сам как думаешь-то?

— Да. Потому что мне это суждено.

Прыскает Лахезис — она поглаживает пальцами какие-то строки в свитке…

— Правда, что ль? Суждено? А почем ты знаешь, мальчик?

— Потому что я — лучший.

— Лучшие не спрашивают — они отвечают. Не пытаются взять — берут. Да. Ты будешь править на Олимпе. Если твой брат позволит.

— Посейдон не соперник мне.

— Не тот брат, маленький Кронид…

«Повелевай, Владыка», — прошептал он на следующий день. Вместо того, чтобы выкрикнуть: «Вор!» — в лицо брату. Мудрому, милостивому, благородному лжецу. Одержавшему нечестную победу — она не может быть честной, если в руках — лук Урана!

Вместо того, чтобы крикнуть: «Это должен быть я! Я — Истребитель чудовищ! Обо мне поют аэды, я пошел в Тартар и вызволил Циклопов, мне они сковали оружие… Я половину века шел к этому трону — это должен быть я!»

«Повелевай…»

Можно ли ненавидеть того, кто тебя спас? Можно — даже с удвоенной силой. Когда тебе постоянно напоминают о спасении.

Он ведь уже почти простил брату ту победу над Кроном — когда увидел, что Климен Странник не суётся в их с Посейдоном противостояние, когда тот заявил, что не хочет править. Решил, что Владыка должен быть понимающим и прощающим — что взять с тихого мудреца, пусть даже у него в прошлом — проклятое, не выжигаемое ничем «кроноборец»?

«…Владыка», — Тифон лежал, раскинувшись — чудовище, которое они не смогли одолеть вместе с Посейдоном, и все раз за разом повторяли это, будто сами себя клеймили рабским клеймом. И он повторил тоже — царь должен уметь лгать! Усилием воли спрятав под улыбкой и ненависть, и крик: «Вор!»

Выбора не было: он понял в тот момент про брата слишком многое. Словно с глаз пелену сдёрнули.

Во снах он иногда бросал вору вызов. Отказывался склониться. Предлагал: давай-ка поглядим, каков ты в настоящей битве, а, кроноборец? Заканчивалось всё одним: Тихий и Мудрый Странник поступал тихо и мудро: не дрогнув бровью, он натягивал лук — и последним, что видел Зевс, оказывалась стрела, которая летела ему в лицо.

У тебя был шанс, брат, — подумал он тогда, склоняясь и пряча глаза. Теперь вот нет. Я всегда знаю, чего хочу. Я хочу Олимп — и он будет моим. Хочу Геру — и получу её. Неважно, что не в жёны. Когда я отниму ее у тебя и сделаю своей наложницей, когда она будет кричать подо мной и рожать от меня — я восполню своё ожидание.

А что придётся немного подождать, пока ты согреешь мне трон… ничего. Царь должен уметь ждать очень хорошо. Теперь только нужно, чтобы ты поверил, что я никогда не поднимусь против тебя. Чтобы у тебя — а теперь я знаю, как ты действуешь, лжец и вор! — не было желания ударить меня в спину.

Настоящему царю, кроме всего прочего, нужно быть очень осторожным.

Капли вина дробно стучат о пол — из опрокинутого кубка. Каждая — наполнена ненавистью. Льются через край морской водой, падают памятным жребием — памятным унижением: швырнули царство, как псу — кость …

Можно ли ненавидеть того, кто подарил тебе царство? Легко — когда ты понимаешь, что всегда будешь вторым.

Он долго ждал. Довольствовался морским миром — хоть какой-то трон. Деметрой вот тоже довольствовался — в конце концов, есть ещё и нимфы, и смертные. Восхвалял брата на пирах — чуть глотку не сорвал, пока всем доказывал, какой его брат мудрый, как чудесно правит, как никто не осмелится выступить против него… Наблюдал за трепыханиями Посейдона — тот сговорился с Прометеем и решил строить заговоры. Потом забавлялся пророчеством: «Тебя свергнет сын» — которым приложили Старшего Мойры. Хмыкал, думал: вот и хорошо, что не брат. Пожалуй, если бы у меня был в пророчестве брат — я бы его скинул в Тартар. Или их — обоих. А ты, о брат мой, даже не озаботился тем, чтобы избавиться от наследника… хотя ведь у тебя уже есть сын, просто ты о нем не знаешь, а я вот — Владыка Морской — знаю, что такое Ифит-кифаред.

На какого бы из твоих сыновей ставку сделать, о мой ненавидимый брат? Пожалуй, сделаю на обоих. Выдам Персефону за твоего младшего. Сведу покороче знакомство со старшим — и мы посмотрим, скоро ли мне удастся получить Олимп.

…получить Олимп вышло как-то неправильно. Ненавистный Старший швырнул правление сынку — получи, мне оно и не надо! Сынок-Ифит оказался еще хуже: он вовсе не стал бороться за власть. Продал за глупую клятву: не преследовать их с Герой. Как будто Зевс собирался сам — преследовать.

Найдется кому. И без прямых приказов найдется.

Трон, к которому так тянулся, за которым так гнался, прыгнул в руки без малейших усилий. Ешь власть полной ложкой, Владыка. Не обляпайся только. А нам не надобно.

Иногда от этого хотелось хохотать — до ихора раздирая хохотом горло: Лисса, что ли, ко всем потомкам Старшего, на кубок вина заходила? Иногда — хотелось скрежетать зубами.

Можно ли ненавидеть того, кто отдал тебе владычество? Легко. Когда ты хотел взять это владычество сам — не из чужих рук.

Зевс передёрнул плечами. Заново наполнил чашу, вдохнул аромат вина — тот показался далёким, тусклым, будто неважным отголоском.

Не то. Не так.

Прежде казалось — дотянись до Олимпа, и всё станет правильным. Таким — как должно было стать. Таким, как он представлял себе всё детство… всю юность. Таким, как виделось в снах: вот золотой трон, на нём — великий Владыка, мудрый и милосердный, и глаза подданных полны почтительного обожания, и на земле не утихает дым с алтарей — все усердно славят золотой век. И жена рядом — надменная, златоволосая красавица, полыхает ревностью, но разве может Владыка не раздаривать взгляды молоденьким нимфочкам? Вон, тешут взоры, вьются…

Мечты тянули, манили, липли — будто золотая паутина. В конце концов, он был не хуже брата. Братьев (хотя кто считает Посейдона соперником? Черногривый был просто шутом, и он не смог бы править).

А тут — словно Пряхи запутались в нитях, жребии перепутали. И царствование неправильно началось. Вор наигрался и вышвырнул власть в лицо брату — и нырнул в воды Стикса. Непобежденным и несвергнутым — потому что по-настоящему свергают так, как свергли Крона. Как Посейдона…

Зевс поморщился, провел пальцами по горлу. Вспомнилось ощущение — мгновенное и острое — проигрыша. Бессилия.

Брат опять сделал что-то, чего он бы — не смог.

Как победить Крона. Или не истребить наследника, который должен тебя свергнуть. Отдать сестру в жены к смерти, отдать трон… отдать себя самого за мир — и нарушить клятву Стиксом, и стоять, и смотреть как победитель.

Можно ли ненавидеть того, кто преступил клятву и ушёл в чёрные воды? Легко. Когда память о нём не тонет ни в каких водах рек.