Арес пробормотал что-то под нос о том, что некоторые гости кому угодно что угодно в голову забьют. Гвоздь, например. Персефона взглянула недоуменно и настороженно.

— Они тебя не выдадут, — успокоила Афина. — Ни Зевсу, ни Аполлону, ни матери. Будут только наши союзники.

Союзники бывают в войне.

Оказывается, они к ней готовились. Ждали Флегр и копили силы. Олимп пировал, — думала Персефона с горечью. Олимп пировал, и у нас вовсе нет войск. А здесь, на краю света, втихомолку и издалека заключались военные союзы, ковалось оружие под руководством Прометея, создавались отряды, палестры…

Что может группка изгнанников-заговорщиков?

Судьбы мира решать, оказывается.

На совет первым явился Прометей. Прошел в густую тень обширной беседки, уселся. Извинился за брата: сказал — у того какие-то разговоры с отцом. То ли по поводу сосудов, то ли по поводу Пандоры, то ли по поводу вещих прозрений, кто там знает многомудрого и осторожного титана Япета.

Потом Гипнос — какой-то встрепанный и угрюмо трущий глаза: «Уснешь с вашей братией! То копьем. То на Флегры. На себя самого отвара не хватает!»

Следом возникла Гера, кивнула деловито: «Ага, так и знала, что ты где-то тут, успокою сестру. Нет, не скажу, конечно, где ты. Садись ближе, племянница, долго не виделись». Персефона кивала скованно: не знала, как говорить с ней… с первой женой Климена Странника. Хотя она ведь сейчас замужем за другим — вон ее кифаред, тихо гладит струны, а глаз с жены не спускает — вдруг да потеряется.

Последними в воздух внутреннего двора шагнули Танат и Гестия. Богиня очага улыбалась тускло, измученно, и Гера тут же подскочила с возмущением:

— Ты с ней что в ваших болотах сотворил, подземный?!

И поперхнулась, когда взглянула на Убийцу. Раньше у того разил только взгляд — а теперь все лицо заострилось будто лезвие. Подольше посмотришь — с дырой в глотке упадешь.

— Думаю, не в болотах дело, — сказал Арес вполголоса, пока Гера усаживала Гестию поближе к очагу. — Тетушка, а правда, что Громовержец после беседы с тобой летел кверху тормашками?

Гестия, грея руки у огня, призадумалась.

— Тормашек не было, — сказала потом тихо. — Но немножко, кажется, все-таки летел. Ну, он же хотел ударить Таната!

Рассмеяться в голос помешала только толосная физиономия бога смерти.

— Элизиум, — тихо сказала Персефона. Дождалась непонимающих взглядов. — Зевс разгневался на непокорных. Помешавших ему. Бросивших ему вызов. Он обратился к Мому — тому, кто занимает трон в подземном мире. Мом-Насмешник не хочет выдавать подземного. И ссориться с Зевсом тоже. Он сделал Элизиум вотчиной младшего сына Нюкты. И отправил его туда… в ссылку.

Тихо охнула Гера. Прометей исторг сочувственный вздох. Афина подперла кулаком подбородок, смотрит пристально: откуда знаешь?

— А что ей не знать, если она тьму нашего мира призывает, — бурчит Гипнос. — И мир гранатами зарос по самое не могу. Ее признали царицей. Дали право — я бы так сказал, побольше, чем у братишки-Мома, хоть у него и трон под седалищем. Только вот — почему?

— По праву мужа, — передергивает плечами Гера. — Может, на Олимпе брак и не признали, а вот мир признал. Тем более, что они клялись в верности на его берегах.

Ничего не укроется от богини домашних очагов. Только вот Гипнос не согласен.

— Пф! — возмущенно машет крылом. — Знаете ли, чтобы царице! Власть! Пока муж в отлучке! Да вы хоть знаете, как наш мир с царями-то обычно? А тут — жене такое!

Персефона молчит. Не хочется сыпать впустую словесную шелуху: говорить, что это значит лишь одно: мир признал нового царя так, как не признавал еще никого. Не за месяцы, не за годы — в несколько минут.

Потому что никто раньше не пытался жертвовать собой ради мира.

Ифит глядит встревоженно. Он ничего не говорит, но кифара у него под пальцами выплескивает из себя предвидение. Осторожно, царица подземного мира. Мом-Насмешник не глупец. Он поймет, почему у него нет власти. Поймет — и…

Арес хмурится.

— Элизиум — дрянь, конечно, — говорит с ноткой раздражения. — Только у нас тут скоро Тартар в гости заглянет. Точнее, уже заглянул в гости — к Гее-Матери, а она и родила от большого-то счастья.

Потом рассказывает Афина. Скупо, кратко, сухо — и от этого выжатого, обесцвеченного пересказа все кажется еще страшнее. В рассказ Афины не прокралась гарь от сожженных навсегда Флегр, не пролезло видение бесконечной дороги… Но они где-то там, притаились неподалеку. Ждут, когда можно будет — без промаха…

— …смертный лучник.

— Так из смертных много кто хорошо стреляет, — хмыкает Гипнос. — Эврит, к примеру, царь. Или пара десятков сыновей Зевса — ну, знаете, последних. Или…

Или.

Тяжкое молчание повисает между присутствующими. В молчании — понимание.

А в горле — ком.

Его не могут найти три года, — хочется крикнуть Персефоне. Три года назад он шагнул из Стикса — и я искала его, и не могла его найти. Я вижу по лицу Ареса — он тоже искал. И Гера. И Ифит со своей музыкой. Даже Убийца — и тот искал, вглядывался — вдруг мелькнет рядом с умирающими…

Нет.

— Искали не только мы, — говорит Ифит тихо. — И недруги тоже. И олимпийцы, — олимпийцев он все же к недругам не отнес. — Но найти между смертных трудно. Словно найти гальку на берегу.

Невидимка — всегда невидимка. Пусть себе без шлема — найдет, где скрыться.

— Плохо, значит, искали! — фыркает Гера. — Уж я-то его знаю: залез себе в какую-нибудь пещеру, сидит, и…

— А если вдруг война? — вскидывается Арес.

— Что — война?

— Если вдруг… ну, скажем, война между смертными. Явится?

— У смертных постоянно войны. Тебе ли не знать. Сколько там случилось только за три последних года? Ты там отца видел?

Арес разводит руками: не было такого…

— Я мог бы попробовать… сочинить песню, — вступает тихо Ифит. — Если… нужно.

И никто не смеется. Слишком многие помнят о том, какая сила заставила ворота Олимпа распахнуться, а дорогу — покорно стелиться под ноги новому господину…

Только Убийца цедит углом рта:

— И как вы собираетесь скрыть этот поиск?

Афина кивает — верно, верно. Нелегко искать кого-то, когда по пятам идут те, кто тоже желал бы найти. Но вряд ли для доброго.

— К чему скрывать? — это уже опять Арес. — Шлем ему на голову, да и…

Спор крепчает, отращивает головы. Гипнос возмущенно хлопает крыльями: ага, ага, шлем на голову, спрятать… А если братец Мом его — до того, как шлем на голову? Или Зевс? Или кто там еще гоняется за бывшим Клименом Вседержителем? Может, вообще другого смертного стрелка поискать? Арес возражает: стрелка подыщем, а войска кто возглавит? Ну, то есть, можем и мы с Афиной, но все-таки… Гера отметает взмахом ладони: вы-то все можете, только вот тут уже такое начинается, что, кажется, под силу только одному разобраться. И не забывайте про этого, как его… Гиганта, который погибель для Аида. Нужно возвращать невидимку.

Провидящий грустно ухмыляется — а как ты его вернешь, если никто… Ифит хмурится — видно, план вынашивает. Отстраненно смотрит в сторону Гестия — тянет руки к огню.

Персефона прячет руки в одежды — чтобы не выдавали дрожь. Потому что это неправильно. Нельзя так. Осталось еще шесть лет до срока, и она уже смирилась, что никто не сможет его найти, потому что от их разговоров нарастает внутри боль, и кажется — вот он, проклятый невидимка-без-шлема, на расстоянии вытянутой руки.

Только не дотянуться.

— Может, все же — если война…

— Не война.

Это звучит голос мудрости. Тихий — но споры тут же прекращаются. Все глаза, все взгляды — на Афину. На губы с легкой усмешкой, на непокорную прядь.

— Не война. Нам нужно то, что уже сработало один раз. И что не вызовет подозрений.

И — с небрежным широким жестом, будто истину с небес:

— Состязание!

И тут уже чуть ли не все заговорили разом: нужно организовать так, чтобы не поняли, что это они… да и условия повкуснее, чтобы побольше лучников собрать… А если Аполлон тоже явится, спрашивается?! То есть, когда явится. Значит, что-то надо делать с Аполлоном, и отвлечь Зевса, и Мома тоже надо бы…