Сражений не было, это огорчало.

В воздухе пахло отцовскими стрелками-молниями. Грозой. Не поймешь — откуда придет, когда разразится…

К исходу месяца Арес готов был сам уже идти к отцу. Трясти за шкирку, если потребуется. Орать: «Что там такое случилось в день того пира, на обручении? Что ты такое задумал? Сам сиганешь в Тартар? Или меня скинешь? Ты нашел, как обмануть Ананку? Ты решил начать войну? Что…»

Но отец пришел сам. Осунувшийся, спокойный. В его покои.

Без оружия, как приходил всегда, хотя… сколько мигов нужно, чтобы достать из воздуха Уранов лук?

— Ты не женишься на Коре.

Арес отвлекся от начищения щита — нужно было чем-то убить дело.

— Что?

— На Коре. Не женишься.

— Почему?

— Потому что я так решил. Я отдаю ее в жены Аполлону.

Губы у отца странно дернулись, и последнее слово он почти выплюнул.

Сыну Зевса и богини Леты. Не равному по рождению Аресу, сыну Климена Олимпийского и Геры.

Клейма Кронидов.

Наверное, все примутся выть, что это позор для несостоявшегося жениха.

— Ясно, — сказал Арес.

— Ты волен выбрать себе жену сам. Кого угодно. Пусть даже… Афродиту, — губы дернулись еще сильнее.

— Ясно, — сказал Арес опять. Подумал — может, опять к щиту вернуться? Раздумал.

— Но если ты решишь мстить Аполлону или Коре — это вызовет мой гнев.

— Сильный?

— Достаточно сильный, чтобы найти для тебя подходящую кару. Ты понял, сын?

Арес посмотрел на отца с удивлением. Даже и так? Даже и до кары великой, грозной, ужасной. Да после того, как я тебе перечу на глазах у всех, по каждому поводу… сколько раз ты уже должен был скинуть меня с Олимпа?

Кое-кто даже помочь предлагал, я слышал.

И вот теперь, из-за свадьбы, из-за этой рыжей… так? Даже до угроз?

Впрочем, все, наверное, правильно. Это ведь позор. Оскорбление — невесту отобрали, отдали другому! Жениху положено быть оскорбленным, топать ногами, во всю глотку орать, что он не допустит.

Такое вообще-то и не прощают. Ты все-таки дал мне повод, отец.

Ты рад? Нет, вижу по твоим глазам, полным обречённости. Ожидания, что я нанесу удар. В спину, когда угодно, но нанесу…

По закону. По пророчеству. По Ананке.

— Я понял, — сказал Арес. Увидел, как недоуменно прищурился отец. К чему подготовился? Что он бросится на него сейчас? Начнет кричать? Угрожать?

Наверное, хоть что-нибудь скажет.

— Мы поговорим, отец. Мы поговорим… потом. Хорошо?

Что угодно, только не это.

Решение стукнуло под сердцем. Созрело, упало, покатилось, можно в ладонь брать.

Холодное и сладкое, будто вино.

Сколько ты всего сделал для меня, отец. Подарил мне детство — наплевав на роковое клеймо. Научил стоять на колеснице. Подарил главное — ясное и выверенное, как решение.

Нет, это не я.

Так что ты хочешь от меня в ответ, отец?! Что хочешь, чтобы я сделал?

Хочешь — исчезну?!

Пока шел по коридорам дворца, пока запрягал лошадей в колесницу, думалось об одном. Жаль, с матерью не попрощался. И интересно, какая физиономия будет у Афродиты. На свадьбе с Гефестом. И интересно, будет ли гневаться Зевс (он уже привык к зятьку — будущему повелителю Олимпу… чем его брат не устраивал?).

Жаль все-таки — не сошлись с Мудрой в последнем поединке. Может, хоть взгляд…

Когда он обернулся — Афина стояла в пяти шагах, опершись плечом на стойло. В белом пеплосе, волосы заплетены в сложную прическу — так и хочется растрепать. Только одна прядь никак не успокоится — смеется на лбу.

Черный взгляд – напротив серого...

Бронза против адамантия.

— Аполлону мстить? Или к Зевсу — жаловаться?

Ненависти не было, ярости тоже. Будто вдруг волны на море улеглись.

— Давно хотел спросить тебя, — сказал Арес, выводя жеребца из стойла. — Ты же его дочь? Потому так… за него.

Хмыкнула, тряхнула головой. Выметнула насмешливый взгляд — адамантовое копье: «Дошло — трех веков не прошло. Что, братцем тебя теперь называть?»

— Говорили, я буду войной, — сказал Арес, оглаживая вороного. — Неистовой войной, безжалостной. Только теперь ведь не век для войн, так? Золотой век — куда в нем войне-то. Разве что на край света. Великаны, чудовища, волны океана… Самое место — в изгнании.

Фыркнула презрительно — ну да, как же, поверила.

— А эта история с Корой и Аполлоном. Так и оставишь?

— Так и оставлю. Я люблю другую.

— Надо же. И кого?

— Ты же Мудрая. Попробуй угадать.

— Ах ну, конечно, — и сквозь зубы, с неизмеримым презрением. — Афродита…

Арес усмехнулся. Качнул головой.

— Достойнейшую из достойных. Прекраснейшую из прекрасных. Самую воинственную…

— Неужто Артемида? Тогда ты несчастлив, Арес — ее обет девственности…

— …и самую мудрую.

Насмешка застряла у Мудрой в горле. Схлынул румянец, и Арес впервые увидел ее испуг. А вслед за тем впервые встретил взгляд — настоящий.

Не как на него-будущего. Как на него самого.

Затрепетали ресницы. Она молчала и смотрела долго. Он не мешал. Смотрел в ответ. Если тоже дочь отца — она, конечно, читает по глазам…

Пусть читает.

— Ты с Гефестом… поэтому? — наконец спросила она тихо.

Он кивнул. Сказал просто:

— Попытается еще взглянуть — еще накостыляю. Я знаю, что ты сражаешься лучше меня. Просто накостыляю.

— Дурак, он же весит, как два тебя, а когда в неистовстве — его разве что отец удержать сможет, а ты на него с мечом…

Осеклась, замолчала. Арес стоял, путая пальцы в черной гриве вороного.

А хотелось — в черных длинных волосах. Уложенных в прическу.

— Ты скажи отцу — я никогда против него не выступлю, — нашлись наконец слова. — Хочешь, прямо сейчас поклянусь. Стиксом. Никогда. Плевать на пророчества. Я не буду мешать ему править. Только если он обидит мать… или тебя… тогда буду защищать. Но только — защищать. Против него я никогда не встану, передай ему это. Передай всем — Война нынче в добровольном изгнании. До скончания времен на краю света. Передай всем — и будь счастлива, Мудрая.

Больше он на нее не смотрел. Вывел остальную тройку вороных. Сам запряг квадригу в колесницу. Огладил, любуясь лоснящимися шкурами. Вскочил на колесницу.

И почувствовал, что она стоит за левым плечом.

— А как же надсмотр? — спросила — как прежде насмешливо, но насмешка была другой — мягкой. — Узникам, даже добровольным, нужны надсмотрщики. И Война надежнее всего будет заключена под присмотром Мудрости.

Тогда он повернулся, пораженный — и успел увидеть в глазах осколок прошлого:

«…Мудрая дура, полюбившая сумасбродного мальчишку с Клеймом Кронида!»

И озорную усмешку. И ямочки на прежде строгих щеках.

— Тетка Ата… которая нас часто навещала… сказала бы — это будет прекрасная игра. Мы даже можем придумать свою историю. О том, как я безмятежно танцевала на лугу, а ты влюбился и похитил… скажем, на колеснице. А потом увез на край света, сделал своей женой…

Тихо засмеялась и толкнула в плечо — ну же, гони, а то соскочу, и ты свое счастье точно не догонишь.

— На мечах подучу — так и знай. Как бы тебе, сын Невидимки, не пожалеть, что связался со мной!

— Не пожалею, дочь Невидимки, не дождешься.

Губы сдержали улыбку, и она вылилась только — в перестук копыт квадриги, в скрип колес колесницы, в кличе — вперед, скорее!

Узник торопится в свое драгоценное изгнание, и под колесами стонет недоумевающая Судьба.

И, высвобожденные из высокой прически, весело развеваются на ветру черные волосы.

====== Сказание 6.1. О похищениях на колесницах и просто похищениях ======

Очень-очень извиняюсь за то, что так вот тяну. Но это как раз та ситуация, когда скоро пойдет веселуха и серьезный замес, а тут надо подготовиться… и глава идет как через мясорубку, гррр.

Будет. Будет. Будет. Слышится в снах — сквозь черную, ледяную воду, в котором вижу его лицо. Неотступный стук в груди. Будто припев надоевшей песни: пристала — не выкинешь. Общий для двоих стук ледяной капели в груди — тягучий и вязкий. Летит одна капля: будет. Летит другая: непременно. И хочется растереть пальцы ладонью, ударить по черной воде, в которую превращается даже вино в кубках. Так, чтобы расшибить губу своему хмуро глядящему из отражений двойнику. У которого все так неправильно началось. Хочется спросить: у тебя — тоже будет? Или у тебя — все уже было? Ты знал — что придет именно это и именно так? Ты пытался сбежать от этой — с бесшумным смехом из-за плеч? Отражение тонет в черной воде — стоит только моргнуть. Будто во мрак вод Стикса погружается. Прежде, чем я успеваю метнуть последний вопрос: «Ты что — смотришь на меня с жалостью?!» Будет… будет… будет, — проливается чёрной ледяной капелью ответ.