За те немногие годы, что Такко и Верен нанимались охранять торговые обозы, они видели множество городов. Все они различались очертаниями башен и шпилей, боем часов, говором и монетой, а ещё запахами. Рассольный Мыс пах рыбой и дымом от солеварен. В Яблочном Затоне всё было пропитано пьянящей остротой сидра, а близ Чернолесья пахло тяжело и страшно: там подмыло береговое кладбище, и они поспешили убраться из этого зловещего места, едва получив деньги.
Городу Эсхену полагалось пахнуть чинно: кашей с салом, жареной капустой или мясной похлёбкой. Но нынче, когда не миновало и месяца с Середины лета [1], в каждом дворе сушили, варили, перетирали с мёдом ягоды, и их манящий, сладкий запах ощущался у самых городских стен. Он кружил голову и поневоле напоминал, что молодые воины провели две недели в дороге, сговорчивых девчонок не видели и того дольше и что старшему из них — всего-то восемнадцать.
— Отдохнём здесь пару дней, — заявил Такко, забросив дорожный мешок в угол и развалившись на лежанке. Комната на эсхенском постоялом дворе была чистой, хоть и темноватой, купец рассчитался с ними почти без обмана — чего ещё было желать?
— Отдохнём, куда деваться, — согласился Верен. Он прошёлся по комнате, будто ожидая засады, выглянул в окно и наконец со вздохом развалился на шатком стуле. — Я расспросил внизу — в ближайшие дни никто ничего не повезёт. Вот я как чуял недоброе от того купца! Как бы не застрять нам здесь…
— Да ну, яблоки уже убирают. Значит, кто-нибудь да поедет. Прогуляемся, а?
Верен поворчал на неугомонного друга, но ему и самому хотелось поглядеть город, и вскоре они уже шагали по узким улочкам, частью мощёным, частью плотно утоптанным. Оружие они оставили в спальне и теперь шатались без всякой цели, разглядывая дома и смеясь над деловито шагающими прохожими. Все были заняты делом в разгар дня, все, кроме них.
Они миновали большой дом с гербом и вышли к рыночной площади. Верен сразу загляделся на ножи в оружейной лавке и заспорил с торговцем; Такко едва утащил оттуда друга, пока защищать качество товара не явился сам мастер. Они обошли весь рынок, разглядывая товары, пробуя всё съедобное и торгуясь без цели. День был в разгаре, густой запах ягод стоял в жарком воздухе, и даже вонь с мясных и рыбных рядов не могла заглушить его.
— Та ещё дыра, — вынес решение Верен. — Надеюсь, нас хотя бы ждёт съедобный обед. Сегодня обещали похлёбку и жареную рыбу.
— Возвращайся без меня, — сказал Такко. — Я ещё погуляю.
На самом краю главной площади, чуть в стороне, притулилась пекарня. Её легко было найти и без деревянного кренделя на вывеске, по одному запаху. Такко зашёл туда поглядеть, что можно захватить на ужин, если на постоялом дворе подадут что-то совсем никудышное.
Девчонки за прилавком были красивые — статные, румяные как яблоки, с венцами светлых кос, видных из-за кокетливо сдвинутых назад чепцов. Ясное дело, у каждой отбоя нет от ухажёров, да и женихи наверняка имеются. Такко поболтал с ними из чистого интереса и уже собрался уходить, как в глубине за прилавком отворилась дверь. Оттуда вырвались клубы теплого и густого аромата, а следом вышла девушка — в запахе горячего мёда, пряностей и свежевыпеченного теста.
Сначала Такко увидел только её руки, державшие высокую корзину: мягкие, белые, с пухлыми, как у ребёнка, пальцами и очаровательными ямочками над округлыми локтями. Она принялась выкладывать на прилавок горячую сдобу, и Такко смог разглядеть её всю: невысокую, кругленькую, из-под наспех надетого чепца выбивались серовато-русые волосы. Она бросила на него подчёркнуто равнодушный взгляд, вздёрнула подбородок, и Такко мгновенно сообразил, что эта — не откажет. Не избалована вниманием и не откажет даже ему, чужаку.
Он рассматривал её, почти не прячась, подмечая детали: под белым фартуком — простое платье, в лице — едва заметное сходство с красотками за прилавком. Быть может, дальняя родственница хозяйки пекарни — из тех, что до старости остаются на положении прислуги, если не отыщут хорошего мужа. Углядел он под льняными складками и крепкий стан, и пышную грудь, а приблизившись к прилавку, словно разглядывая товар, приметил мелкие веснушки на вздёрнутом носике. Девушка опустошила корзину и скрылась за дверью. Такко проводил её взглядом, и красавицы за прилавком прыснули:
— Не иначе, приглянулась тебе наша Кайса!
Значит, её зовут Кайса. Имя простое и незатейливое, как хлеб, который она печёт. Звякнул колокольчик над дверью, и в лавку ввалились сразу пятеро покупателей. Такко подмигнул девушкам, вышел, обогнул пекарню и зашёл с чёрного входа.
Здесь стоял нестерпимый жар от печи, а сладкий и густой дух мало что с ног не валил. У стены стояли мешки с мукой, огромный дубовый стол был по краям заставлен мисками и чашами с всевозможными начинками, в корзинках млели и таяли от жара свежие ягоды, и среди этого великолепия царствовала Кайса. Она скинула фартук и нарядный чепец, оставшись в тонком нижнем платье, и завязывала за спиной тесёмки рабочего передника. На табурете лежала простая косынка. Увидев Такко, она дёрнула щекой с белым мазком муки и процедила:
— Вход в лавку с другой стороны.
— Я там был, — улыбнулся ей Такко, — только там девушки не такие красивые, как ты.
Кайса взглянула раздражённо и недоверчиво:
— Смеяться надо мной вздумал? Иди-ка, пока я за ухват не взялась!
— Вовсе нет. — Такко ногой подвинул второй табурет, стоявший у стены, и уселся. — Ты правда очень красивая. У тебя глаза, как небо перед грозой, как оружейная сталь. А руки белы, как ледники на вершинах гор.
— Откуда ты взялся, такой болтун? — Кайса отошла к печи, но за ухват не взялась. Такко продолжал:
— Готов спорить, что таких искусных рук во всём городе не найдётся. Тем двоим за прилавком и простого каравая не испечь, а ты вон какую красоту творишь.
— Хлеба не получишь, — мгновенно нашлась Кайса. — Здесь не подают. Иди у ратуши проси.
— Не надо мне хлеба, — рассмеялся Такко и хлопнул по кошелю, где звенело полученное от купца серебро. — Могу сам угощать. Только я на тебя поглядел и забыл, что не обедал.
— Ну хватит! — рассердилась Кайса. — Я хозяйку позову.
Она и вправду направилась к двери, ведущей в глубину дома. Такко поднялся и задержался в дверях:
— До завтра, красавица.
Кайса крикнула ему вслед что-то о кипятке, которым привечают незваных гостей. Такко не обернулся.
— Работы нет, — сообщил за обедом Верен, успевший потолковать с местными. — Я тебе больше скажу: говорят, они тут до Черничного воскресенья не ездят на чужие ярмарки [2]. Вся торговля — внутри города!
— До Чернички три недели, — прикинул Такко. — Неужто правда никто не поедет? Может, просто цену сбивают?
— Может, и так. Только мне сразу не понравилось, как легко тот купец согласился нас взять. Как знал, что мы отсюда не выберемся. Эх, и отчего я про этот Эсхен загодя не расспросил!
— За три недели мы с тобой проживём всё до медяка, — задумался Такко. — Может, ещё куда дёрнуть, а?
— Менять дыру на дыру? — фыркнул Верен. — Я больших городов ближе Нижнего Предела не знаю. А без лошадей туда те же три недели идти…
— Если только в дороге к кому прибиться… — Такко замолчал на полуслове: оба они знали, что в дороге редко кто рискнёт связаться с незнакомыми охранниками. Кто знает, что на уме у двух вооружённых парней!
— Подождём с неделю, — заключил Верен. — Думаю, кто-нибудь да поедет. Сам знаешь, купцы чтят закон, пока серебро не зазвенит. А там уже будем думать.
Назавтра Такко снова явился к Кайсе с мешочком орехов и застал её с напарницей — смешливой и разговорчивой девчонкой. Привычно-обиженное выражение на лице Кайсы медленно сменялось недоверием, когда Такко подчёркнуто отдал ей предпочтение перед более красивой подругой. Уходя, он отметил, что лёд в её глазах чуть потеплел.
