Французское искусство закрытое в принципе. Оно вообще от зрителя не зависит. Искусство как бы демонстрирует свою красоту, свою самостоятельность. Оно доказало, что имеет право на самостоятельное существование. А вы – как хотите; если не нравится, проходите мимо. Вы много потеряете, но это уж ваше дело.

Искусство как таковое во Франции нужно именно для того, чтобы украсить жизнь. А у нас искусство нужно, чтобы прожить. Отсюда и соответствующее отношение к искусству. И эту потребность художник должен удовлетворять.

Это очень важно. И причину надо искать не столько в художниках, сколько в отношении к искусству в обществе. Я с этим сам лично сталкивался и сталкиваюсь.

Могу даже рассказать любопытную историю, которая со мной произошла прошлым летом. Я был в гостях за городом и пошел по лесу бродить: прошел деревню и пришел к маленькому старенькому мостику в лесу. А я обожаю эти мостики – как на моей с детства любимой картине «Мостик. Саввинская слобода» Левитана.

Я достаю блокнот и начинаю рисовать этот мостик. У меня дорожный блокнотик, я всегда в нем рисую. И тут у меня за спиной начинает стучать топор. А неподалеку на дорожке был завал: ивовые ветки какие-то, палки. Я понимаю, что, значит, уже расчищают.

Слышу – оттуда мужик кричит. Я не реагирую. Потом понимаю, что он мне кричит. И крик постепенно становится все более агрессивным: сплошной мат, такой серьезный. В конце концов я понимаю, что надо как-то реагировать. Делать вид, что не слышишь, глупо. Но реагировать надо по возможности спокойно. Он кричит: «Иди сюда, трам-там-там!» А я говорю, что занят, работаю: «Если вам надо, идите сами сюда».

«А что ты там делаешь?» – «Рисую». И вдруг пауза. И он совершенно другим голосом говорит: «Вы рисуете? А вы что, художник?» Я говорю: «Да, художник». – «Ну вы меня извините. Я выпил. Вы, пожалуйста, на меня не обижайтесь…» Потом мы с ним даже разговорились очень мило.

Я просто хочу сказать: где бы это могло быть, кроме как в России? Нет, я думаю, нигде. Если бы мне рассказали, что кто-то такое слышал или видел, я бы не поверил. Но это было со мной.

У нас же даже выражение есть – «святое искусство».

Вот, это об этом оно и есть. Вроде бы пошлые слова, а вот как получается.

Д. З. Сейчас вы делаете две большие работы, «Русские загадки» и «Русские говоры». У меня, кстати, возник вопрос: почему, как вам кажется, в русском языке так много синонимов слова «растяпа»? У вас, кажется, шесть или семь разных картинок на эту тему.

М. Ш. Ну, не только на эту тему. Вот, например, слово «украсть» – на сегодняшний день я уже собрал около 300 синонимов: слямзить, тяпануть… Смешнейшие слова. Ну, и растяпа: видно, все это наблюдалось в природе русского бытия. Понимаете, я ведь ищу смешные слова. Это для того, чтобы привлечь внимание ребенка. В основном задача сводится к тому, чтобы через иллюстративный материал попытаться заинтересовать ребенка и сделать так, чтобы он запомнил эти слова. Пусть они будут дразнилками, пусть они будут его смешить или смешить его друзей, когда он будет их повторять.

Это два проекта. Один проект – это «Говоры», о которых мы сейчас говорим. Моя задача в данной программе – через интересный образ заставить ребенка присмотреться к слову. Мы знаем слова «растяпа», «разиня», еще пять-десять синонимов – и все. А слов на эту тему на сегодняшний день, наверное, свыше двухсот. И они все смешные, все потешные. Человек может выбирать.

Жвака! Вот видите, я запомнила.

Да. Жвака. Оберюхтя. Ведь русский народ необычайно музыкален. Мы должны бороться за сохранность русского языка. Первый, кто делал это, был Гоголь, который собрал в небольшом словаре уникальные слова малороссов. Смешные тоже, забавные. А Александр Солженицын с 1947 года занимался изучением словаря Даля и других словарей, связанных с говорами. Незадолго до своего ухода он издал словарь редких слов, которые могут снова войти в употребление. А я делаю новый ход: у меня всюду рисунки. Это похоже на то, как мы учили азбуку и буквы.

Это и есть своего рода азбука. То, что вы делаете, что я видела на выставке, действительно похоже на классическую азбуку.

Совершенно верно. Это то, чем я и занимаюсь. Это один проект. Второй проект тоже связан с русским языком, потому что в моих загадках, как вы обратили внимание, очень много странных слов. Эти загадки из книги Садовникова[7]. Ее первый тираж был напечатан в 1875 году, а я работаю по книге 1911 года. Это был гениальный человек, который объездил всю Россию, собрал все загадки, связанные с бытом человека, с его обрядами. Ведь русский лубок, эти народные картинки, считались чем-то не заслуживающим внимания. Сегодня все уже поняли, что это были шедевры, и мы их изучаем. То же самое, наверное, происходило с языком.

Я хотел показать не только уникальность языка, а уникальность мышления. Потому что этот так называемый русский мужик обладал уникальным мышлением, феноменальным взглядом на природу.

Парадоксальным.

Парадоксальным, именно! Притом что вся его жизнь и его выживание было связано с жесткой, суровой реальностью бытия. Все эти заботы: встать в четыре часа утра – в этот момент лучшее молоко для того, чтобы получить сметану. Затем смотреть на небо, чтобы узнать, когда можно пахать, сеять и все прочее.

И эта суровая реальность в сказках, в загадках, в частушках и нескладушках вдруг выдавала существо, обладающее уникальным взглядом.

Д. З. В русских сказках нередко встречается выражение: «Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что». Вы называли это проявлением сюрреализма в русских сказках.

В. Х. Это не единственное проявление. «Колобок» – абсолютно сюрреалистическая история. «Курочка Ряба» – тоже. Недаром Андрон Кончаловский снимал об этом фильм. И таких историй в русских сказках много.

Но ведь «Принеси то – не знаю что» – это, по большому счету, определение того, зачем мы все здесь.

Это наша сущность. Это наша национальная идея, если хотите.

Это поиск смысла жизни. Мы знаем, что нам необходимо что-то и нужно пойти куда-то, но что и куда – не знаем.

Да, да. В этом же мудрость необычайная! Сюрреализм – это, в конце концов, форма. А в этом мудрость. В этом выражении смысл жизни. Вы понимаете, дело как раз в неразгаданности. Ведь мало кто доживал до конца дней и говорил: «Я все понял». И даже если кто-то и говорил, это было его личное дело. Это абсолютно не означало, что он понял.

Д. З. Вы говорите о том, как важно «отпустить» те вещи, которые мешают жить, мешают принимать мир таким, какой он есть. Это вообще, мне кажется, важная тема вашего творчества.

И. В. Я вообще думаю, что расслабление – это единственное, что мы должны делать. Это тотальное напряжение – оно в мышцах, в энергии, но еще оно и очень глубоко ментально. По-моему, самая большая проблема нашей страны – это страшный зажим. Мы невероятно зажаты ментально.

Я живу в Европе, в Польше, и часто бываю в европейских городах. И я вижу, что среднестатистический европеец намного расслабленней, чем среднестатистический русский. Удивительно, как мы не замечаем, насколько мы агрессивно выглядим. Я говорю потому, что я по себе это знаю. У меня так до сих пор. Я сажусь в польское такси – и сам не знаю, откуда берутся эти ноты, которыми я говорю, как ехать. Так там никто не говорит – я автоматически ему приказываю. Мы здесь так привыкли, мы все время друг от друга чего-то требуем, все время в конфликте находимся.