– Ау?! – с надеждой позвал он.

Ответом была тишина, лишь привычно стрекотали джунгли. Позабыв о похмелье, Никита зашагал быстрее. Он шёл, а пейзаж не менялся.

– Ау!!! – проорал уже во весь голос. – Это не смешно!

Смешного и в самом деле было мало. Он один неизвестно где. Без знания местной географии и обычаев, без знания языка, без телефона, без денег, без документов, без одежды. Как вообще так получилось?

Никита напрягся, но, как ни старался, выудить что-то внятное из глубин памяти не получилось. То есть вспомнил-то он многое: перелёт, игру в «зелёного человечка», пьянку, рефлексирующего Тюленя, неудачную попытку его подпоить, драку, тайцев, виски, мерное покачивание катера на волнах – только все эти воспоминания никак не отвечали на насущные вопросы и ничего не объясняли. Что самое паршивое – на виски и катере они заканчивались, уступая место мягкой непроглядной темноте. Впрочем, всплыло ещё кое-что – лукавая улыбка Таньки: «Была у меня одна идейка. Собрать наш бомонд, вывезти на берега тёплого моря и бросить в чужой стране без денег, без связи… И всё это дать в прямом эфире».

Никита снова остановился, затравленно обернулся и против воли завертелся в поисках скрытой камеры.

Камеры не было. Никого не было.

– Ау! – в третий раз уже с отчаянием заорал Никита и добавил непечатное словцо. Джунгли молчали.

Никита прибавил ходу, но вокруг по-прежнему никого не было, а дорога всё так же убегала вперёд и терялась где-то там, в густой зелени. Сколько он так шёл, Никита не смог бы сказать даже под пыткой. Время будто застыло, проклятое солнце висело, кажется, в одной точке, а часы его, вероятно, были теперь там же, где и одежда с бумажником и телефоном. Пару раз возникало желание развернуться и пойти в обратную сторону; может быть, там будет что-то другое, кроме чертовых лиан? Но всякий раз Никита усилием воли пресекал метания: если есть дорога, значит, она должна куда-то привести, так что остаётся только топать в заданном направлении.

Через какое-то время впереди, за деревьями, показался дорожный знак. Выбранная стратегия оказалась верной. Никита радостно бросился к знаку. Впрочем, толку от него оказалось немного: тайскую надпись прочитать Никита не сумел, стрелка рядом указывала единственное возможное направление, а число, означавшее, вероятно, расстояние до отмеченной цели, было таким, что не отмахать и за три дня. Тем более босиком.

Никита опустился на землю возле знака и, уже не сдерживаясь, принялся упражняться в знании русской обсценной лексики. Если бы лианы знали язык Пушкина и Достоевского, покраснели бы и они, но русского в этой глуши, кроме Никиты, не знал никто. Пока он самозабвенно матерился, в стороне, шагах в двадцати, зашевелились кусты, и из джунглей не очень уверенно выдвинулся молодой таец. Никита мгновенно оборвал поток брани и вскочил на ноги. Таец замер, быть может, от такой резкой перемены в поведении незнакомца, а может быть, и от внешнего его вида – в плавках и одном красном носке не по размеру Никита выглядел весьма импозантно.

– Помоги! – импульсивно выдохнул Никита, устремляясь навстречу аборигену. – Хелп ми!

Вероятно, со стороны порыв его выглядел не очень адекватно, потому как таец попятился. Боясь напугать аборигена, Никита поспешно остановился и выставил перед собой руки в успокаивающем жесте.

Таец смотрел с опаской, а когда заговорил, голос его звучал тоже настороженно. Никита честно выслушал птичье бормотание, кивая и старательно улыбаясь, затем попытался создать образ дружелюбного иностранца.

– Ни хрена не понял, – сообщил он тайцу с той же вымученной улыбкой. – Ты по-русски понимаешь?

Судя по взгляду, абориген не понимал.

– Инглиш? – опять попробовал Никита.

Взгляд тайца оставался непонимающим.

– Парле ву франсе? – зачем-то припомнил Никита, хотя из французского знал только тот десяток слов, что пел Боярский в фильме про трёх мушкетёров. Впрочем, таец, судя по его красноречивой физиономии, не знал и этого.

Никита трёхэтажно выругался. Смысл тирады абориген понял вряд ли, но от неистовой интонации явно напрягся.

– Не-не, – поспешил исправиться Никита, стараясь говорить как можно мягче. – Погоди, не уходи только. Мне нужно…

Он осёкся. А куда ему нужно? Адреса виллы Никита вспомнить не мог.

– Консульство. Понимаешь? Российское консульство. Рашен! Консул!

Понимания в глазах юного тайца не прибавилось. Никита почувствовал, что сейчас взорвётся от отчаяния, и поспешил взять себя в руки.

– Ладно, – зашёл он с другой стороны. – Мне надо в город. Или в деревню. Что тут у вас есть? Мне надо, где дома и люди.

Стараясь донести мысль, Никита сам не заметил, как перешёл на пантомиму, дублируя слова многозначительными жестами.

– Мне нужно помыться. Попить. Позвонить. У тебя есть телефон? Позвонить? Я заплачу.

Рука Никиты рефлекторно дёрнулась к карману за бумажником, но ни кармана, ни бумажника, ни брюк не было. Никита бессильно чертыхнулся. На тайца же его спектакль одного актёра произвёл неожиданное впечатление. Абориген вдруг расхохотался и достал смартфон.

У Никиты чуть слёзы на глазах не навернулись. Он выставил руку в просящем жесте.

– Я потом заплачу. Честно. Мне только один звонок.

Но у юного тайца были другие планы. Он тыкнул пальцем в экран, видимо, включая камеру, и выставил перед собой телефон на вытянутой руке, чтобы запечатлеть смешного иностранца.

«Бросить в чужой стране без денег, без связи… И всё это дать в прямом эфире – чтобы снимал кто-то, кто в курсе. Типа это розыгрыш такой. Как они станут истерить, кидаться на двери, на забор, как будут корявыми своими ручонками пытаться сварганить себе яичницу…» – удивительно отчётливо прозвучал вдруг из недр памяти голос Тани.

В этот момент в голове у Никиты будто что-то щёлкнуло. «Кто-то, кто в курсе» стоит перед ним и, веселясь, снимает, как он истерит. Прямо сейчас.

Логики в этом неожиданном прозрении особо не было, но он находился не в том состоянии, чтобы заботиться о стройности причинно-следственных связей и чёткости выводов.

– Ах, ты ж сука! – заорал Никита и кинулся на тайца.

Тот ловко отскочил в сторону и забегал кругами, продолжая снимать и не позволяя себя схватить. Уворачиваться от иностранца в одном носке ему было несложно, особенно с поправкой на похмельное состояние последнего.

Поначалу Никита гневно орал, материл Татьяну, аборигена с камерой и всю эту скотскую, ни разу не смешную затею, потом, начав выдыхаться, прикусил язык и ещё какое-то время нервными рывками бросался на тайца, стараясь ухватить его за руку. В конце концов он окончательно выдохся и встал, тяжело дыша и держась за грудь.

Таец тоже остановился, постоял секунд пятнадцать, продолжая снимать утомлённого противника, затем перевёл камеру на себя, что-то бодро проговорил в объектив и убрал телефон, видимо, решив, что аттракцион окончен.

– Совести у тебя нет, – просипел Никита, которому после пробежки стало совсем нехорошо.

Прозвучало это так жалостливо и отчаянно, что взгляд смешливого аборигена сделался серьёзным. Он снова залопотал что-то на своём птичьем языке. Понять его Никита не пытался, он устал и чувствовал себя преотвратно. Таец замолчал на время, так и не дождавшись ответа, снова заговорил, но махнул рукой, бросил что-то короткое и пошёл прочь. Сделав с десяток шагов, обернулся и повторил последнюю реплику ещё раз, с нажимом, продублировав приглашающим жестом руки. Вероятно, он хотел, чтобы Никита пошёл за ним.

И Никита пошёл. Другой альтернативы всё равно не было. Шли они километра три, может, четыре. Вскоре после знака появился перекрёсток – к дороге примыкала совсем уж непримечательная тропинка, на которую они и свернули. Таец больше не смеялся, более того, проявил человечность: шёл не быстро, по временам оглядывался и даже останавливался, давая Никите передохнуть.

Наконец деревья расступились и впереди показались скромные домишки тайской деревни. Тут только Никита в полной мере осознал, как он выглядит. Встречные тайцы останавливали его проводника, перекидывались с ним несколькими репликами, безо всякой скромности косясь на Никиту и весело улыбаясь. При этом периодически повторялось слово «фаранг».