Несчастное дитя протянуло целых пять лет, прежде, чем Дар его вырвался наружу во всей красе, уничтожив и отца Жерве, и самый приют, в котором к тому времени почти не осталось воспитанников — частью они умерли после недавней чумы, частью разбежались. Может быть, поэтому отец Жерве стал столь жесток с мальчиком. Во всяком случае, Дар ребёнка вырвался наружу в видё ужасного чёрного облака, уничтожив всё живое в приюте, а связь мальчика с Основой окончательно укрепилась, и разрушительная сила Дара мирно напитала Основу, создав то, что я так давно жаждал получить. После смерти ребёнка Основа превратилась в эликсир, который и именуют ошибочно Философским камнем. По моим подсчётам нам с Перренель хватит эликсира на пять с лишним сотен лет…

По отцу же Жерве и его несчастным воспитанникам я закажу нынче же заупокойные службы в трёх монастырях, сделав туда подходящие по размеру вклады. Записка сия будет запечатана и сможет её прочесть только мой кровный сын, ежели у меня таковой будет, если же нет, то пусть лежит запечатанной до Страшного суда…»

После этих слов алхимика комната стала подёргиваться рябью, словно изображение в сломанном телевизоре, потом всё исчезло, и я снова оказался перед задумчиво глядящей на меня Гекатой.

— Понял теперь? — спросила она. — Иногда лучше показать, чем рассказать.

— Понял… — пробормотал я. — Из Мицара хотели сделать обскура специально? Чтобы получить Философский камень?

Геката кивнула. А меня прорвало:

— То есть, получается, что мальчика специально увезли из Англии и поместили в приют… при этом на него повесили связь с некоей загадочной Основой, которая должна была постоянно подпитываться от его страданий и боли?

Геката снова кивнула.

— Но тут похититель явно просчитался — приют, в котором оказался мальчик, был совсем не плохим местом, к тому же его несколько раз пытались усыновить приличные семьи. Похоже, на Мицара было наложено какое-то заклятие, отчего его опекуны, сначала искренне расположенные к мальчику, начинали питать к нему прямо противоположные чувства, а потом возвращали назад. От этого Мицар страдал… но этих страданий было явно недостаточно, вот его и подпихнули к Вайсмюллерам. А там… там он должен был стать обскуром, стереть с лица земли эту гнусную дыру и погибнуть. А в момент его смерти Основа получала бы наибольший выброс магической энергии и появлялся бы новый Философский камень. Но тогда… тогда получается, что следил за всем этим не Дамблдор. Он бы просто физически не смог так часто мотаться в Европу — и так сидит на трёх стульях.

— У него просто есть могущественный сообщник, — кивнула Геката.

— Гриндевальд? — спросил я.

— Может быть… — протянула Геката. — А может быть — и нет. Магический мир знает далеко не всё об Альбусе Дамблдоре, и вряд ли узнает всё до конца. Может, это и к лучшему… Есть такие бездны в душе человеческой, куда никому не стоит заглядывать.

— Да уж, — проворчал я. — Не стоит. Но почему Мицар стал перерождаться в обскура именно сейчас? Ведь всё закончилось… Ему больше ничто не угрожает.

— Это Связь с Основой, — мрачно сказала Геката. — Она сама по себе является ещё и мощнейшей ментальной закладкой, которая рано или поздно привела бы Мицара к саморазрушению.

— Но что является этой связью? Я не понимаю… — растерянно произнёс я.

— Крестраж, — спокойно ответила Геката. — За связь с основой отвечает крестраж, помещённый в живого носителя. Это такая мерзость, до которой не опускался даже Герпий Злостный. Напротив, этот фанатик фальшивого бессмертия указал в своей книге о крестражах то, что в живого носителя они не могут быть помещены.

— Стоп… Так получается, что Фламель создал крестраж и поместил его в того несчастного ребёнка? Расколол душу?

— Жестокие времена, — вздохнула Геката. — Но не волнуйся о Фламеле, создание крестража гарантировало, что созданный им камень идеально подойдёт своему создателю. Так что он не мог наделить бессмертием всех жаждущих. Только себя.

— А Перренель? — спросил я.

— А он настолько сильно любил Перренель, что она ощущалась им, словно часть собственной души. Так что да, он смог даровать бессмертие той, кого любил. Возможно, будь у него дети… Но детей у них не было.

— Ну, тогда это точно Дамблдор и Гриндевальд, — быстро сказал я. — Они ведь любили друг друга… Вроде бы… И вряд ли Дамблдор доверился кому-то другому настолько сильно. Да и не стал бы его сообщник работать без выгоды…

— Почему? — хмыкнула Геката. — Золотом-то можно наделить кого угодно. Так что не делай поспешных выводов.

— Не буду, — согласился я. — Но что делать, чтобы помочь Мицару? Бросить в него Аваду Кедавру, чтобы убить крестраж?

Геката покачала головой:

— Ненадёжно. Так можно убить не только крестраж, но и мальчика.

— Извините, — повинился я, — глупость сморозил. Но как спасти Мика?

— Я могу помочь, — грустно улыбнулась Геката. — Но для этого… Поверь, это не я придумала…

— Что? — торопливо спросил я. Мне показалось, что Мицар в своём сне стал как-то… беспокойнее?

— Для того, чтобы уничтожить крестраж мне потребуется на несколько мгновений стать материальной. А для этого нужна жертва. Несколько месяцев твоей жизни, Гарри. Два, три, четыре… Не могу сказать точно… Это время выпадет из твоей жизни. Ты будешь в состоянии, подобном магической коме.

Я вздохнул. В кому не хотелось категорически, но раз уж другого выхода нет…

— Надеюсь, это не последние месяцы моей жизни… — неуклюже пошутил я.

Геката пожала плечами. Блин, что-то мне страшновато… Ох, надеюсь, что не проснусь в гробу… или как там хоронят волшебников.

— Ты можешь отказаться, — напомнила Геката. — Я могу вывести тебя отсюда. Я даже могу приглушить… ослабить обскура, ты не пострадаешь.

— А Мицар всё равно погибнет, да? Если я не соглашусь?

— Да.

Ну, вот и всё. Ненавижу ситуации, в которых есть только выбор между правильным и правильным. Потому что другой выбор — это и не выбор вовсе.

— Я согласен, — сказал я. — Делайте всё, как нужно, только спасите Мицара.

Геката бледно улыбнулась, и передо мной привычно сгустилась тьма.