– Я не видела его, – устало ответила официантка. – Я у компании девушек стояла, когда за спиной грохнуло. Показать, где я была?

Она отошла в угол зала, встала у перевернутого стола.

– А где Маша Ивлева сидела?

Официантка, не сходя с места, показала на столик рядом. Я шагнул к нему, осмотрел зал с новой точки. Вход в левую кабинку девушке-богомолу был не виден, его загораживала елка.

Я вернулся к официантке:

– Что-то ты бледно выглядишь, красавица. Выпей рюмку коньяка, расслабься, а то тебя весь вечер потряхивает, как будто нового взрыва ждешь.

– Знаете, как страшно было, – срывающимся голосом ответила она. – Особенно когда все в зале завизжали и стали метаться. Паника, ничего не понять, из левой кабинки дым пошел. Потом за тем столиком, на который голова упала, стала истошно вопить женщина. Она кричала, не переставая, словно ее живую на куски резали. Жуть! Вы не знаете, когда нас отпустят?

– К утру, не раньше.

Я вновь обошел елку и вернулся к бару.

– Как шел пацан? – спросил я у бармена.

– Клянусь, – он приложил руку к груди, – я его увидел уже вот тут, в двух метрах от меня. Я был вот здесь, с левой стороны, а Евгений Викторович сидел справа. На пацана я обратил внимание, когда он уже подошел к кабинке. Секунда-другая – и взрыв!

Я встал на место, которое указал бармен. С его позиции просматривался весь зал, кроме пары столиков, скрытых елкой.

– Если бы стена между баром и кабинкой была декоративной, тебя бы насмерть посекло осколками. Стена приняла на себя удар. Тебя не оглушило?

– До сих пор в ушах звенит, – признался бармен.

– Как официантку зовут? – спросил я у бармена. – Таня? Таня, иди сюда! Дружище, налей-ка нам с Таней по рюмочке коньяка! Ей надо стресс снять, а мне взбодриться.

– Оплачивать кто будет? – вежливо осведомился бармен.

– Евгений Викторович, кто же еще. Ты наливай, об оплате не беспокойся, я с ним уже обо всем договорился.

Заметив суету у бара, в дело вмешался следователь.

– Андрей Николаевич, не вздумай спаивать свидетелей! – предостерег он.

Как специально, в момент разлива коньяка в зал спустился Ковалик. Он подошел к нам, жестом велел налить и ему. Следователь против рюмки коньяка для директора кафе возражать не стал.

– Я думал, вы уже ушли, – выпив коньяк, сказал Ковалик.

– Коллеги бросили меня, теперь придется до управления на своих двоих добираться.

Директор не поверил ни единому моему слову. Он понял, что я остался для реконструкции событий. Иначе для чего елку ставить назад?

Оставив директора возле бара, я вышел в гардеробную. Входные двери в кафе были заперты на швабру, просунутую сквозь дверные ручки. Просто и надежно, не надо с замком возиться и никакой пьяный с улицы двери не взломает.

В гардеробной над зеркалами напротив стойки с вешалками, словно издевательство над испорченным вечером, висел плакат: «Счастья и удачи в новом, 1989 году!». Хорошенький Новый год у кого-то получился. Мне-то что, я на работе, а вот тем, кто пришел в кафе выпить и повеселиться, вот им не позавидуешь.

Я осмотрел в гардеробной стойки с вешалками, закуток у стены, где в свободные минуты отдыхал швейцар, перевернул на пол корзину с мусором, но никаких признаков того, что пацан весь вечер просидел, спрятавшись за пальто и шубами, не нашел.

«Не мог мальчишка несколько часов неподвижно просидеть в этом закутке, – решил я. – Он бы к вечеру в туалет захотел, а единственный выход, чтобы не вести его через весь зал, – дать ему помочиться в бутылочку. Ни бутылочки, ни баночки в гардеробной нет. Верхней одежды пацана тоже нет. Наверное, швейцар действительно впустил его с улицы».

– Я домой поехал, – заглянул в гардеробную Ковалик. – Вас подвезти?

– Конечно! – обрадовался я. – Вам мимо городского управления будет удобно проехать?

Городской отдел уголовного розыска занимает половину четвертого этажа здания на улице Трудовая, 44. На другой половине располагаются вспомогательные службы городского УВД. На территории уголовного розыска десять кабинетов: один, начальника, одноместный, два двухместных и пять кабинетов, рассчитанных на четыре человека. По традиции заместители начальника ОУР сидели в одном кабинете, второй двухместный кабинет занимали самые опытные оперативники, как правило, заслуженные ветераны сыска предпенсионного возраста. Выполняя во многом сходные функции, следователи и оперуполномоченные уголовного розыска всегда находились в неравных условиях: всем следователям полагались двухместные кабинеты, а операм – только четырехместные. Такое вопиющее неравенство объяснялось просто: милицейское руководство считало, что оперу незачем целыми днями сидеть в душном помещении, опер должен работать на свежем воздухе: отрабатывать сигналы о происшествиях, встречаться с агентурой, сидеть в засаде. Следователь, как ни крути, кабинетный работник, а опер – уличный. Его, как волка, ноги должны кормить. По мнению руководства, опер должен появляться в своем кабинете только изредка: утром присутствовать на разводе, вечером – писать справки о проделанной работе. А если человека целый день нет на рабочем месте, то зачем ему просторный кабинет?

Заняв кресло начальника городского уголовного розыска, Малышев стал формировать свою команду. Мне он предложил занять место своего заместителя. Перебравшись в городское управление, я в первый месяц соседствовал с другим заместителем Малышева – подполковником Арбузовым, грузным меланхоличным мужчиной, ежедневно подсчитывающим дни до пенсии. На место Арбузова приказом начальника областного УВД был назначен Геннадий Клементьев. Ни Клементьев, ни я в одном кабинете сидеть категорически не желали, и Малышеву пришлось нарушить годами сложившуюся традицию и рассадить своих заместителей по разным углам.

Немного освоившись на новом месте работы, я перетянул к себе на должность старшего опера Далайханова Айдара, с которым почти пять лет бок о бок отработал в Кировском РОВД. Далайханов, которому я привык доверять, как самому себе, стал моим соседом по кабинету.

В последний день уходящего года я добрался до управления только в четвертом часу утра. В моем кабинете царила идиллия: Айдар, откинувшись в кресле, дремал за моим столом, а за его столом, уткнув головы в столешницу, кемарили две девицы из кафе.

– С добрым утром! – поприветствовал я сонное царство. – Девчонки, подъем, работать будем!

Девушки очнулись, стали растирать ладошками заспанные лица. Я согнал Айдара с моего кресла, достал сигареты, закурил.

– Гражданки Маша и Люба! – строгим официальным тоном сказал я. – Содержимое дамских сумочек и карманов – на стол! И еще: не делайте так, чтобы у меня появился соблазн поискать запрещенные предметы в запрещенном месте.

Ночные гостьи безропотно вывалили содержимое сумочек на стол, вывернули карманы. Ничего интересного они при себе не имели.

– Я схожу, наберу воды, – Айдар взял чайник, в дверях заговорщицки подмигнул мне.

Я чуть не остановил его гневным окриком. Хитрое подмигивание означало, что он с девицами весь вечер баклуши бил, разговоры за жизнь вел, а мне, своему начальнику, предоставил почетное право вправлять ночным гостьям мозги. Все стараются в конце года переложить свою работу на других: мой начальник оставляет меня одного на месте происшествия, а мой ближайший соратник сваливает на меня самую неблагодарную работу. Ладно, не привыкать.

– Слушайте меня внимательно, – обратился я к свидетельницам. – Сегодня предпраздничный день. Наверняка вы уже приготовились хорошо и весело встретить Новый год, и я бы не советовал вам менять бокал пузырящегося шампанского на жесткие нары изолятора временного содержания.

Маша-богомол открыла рот, чтобы выразить свой протест, но я жестом велел ей молчать.

– Маша и Люба! Я предлагаю вам в оставшееся до утра время поработать в продуктивном режиме: я задаю вопросы, вы отвечаете. Если я сочту, что вы мне врете или что-то утаиваете, то вы обе из моего кабинета поедете в ИВС отбывать пятнадцать суток административного ареста. Важное дополнение: любое вранье будет наказано через коллектив – врет один, наказываются все.