Уэс, залившись очаровательным румянцем, закатывает глаза и смущенно переступает с ноги на ногу, поглядывая на меня.

Регина принимает это за намек на то, чтобы она продолжила разговор:

— Что ты там говорил о сочувствии?

Я ожидаю, что Уэс отвернется, но он встречается со мной взглядом.

— Большинство здешних сотрудников сочувствуют детям, но твое сострадание отличается. Ты лучше понимаешь, через что они проходят, поскольку сама это пережила. Ты страдаешь, как и они. Тебе, как и им, грустно и одиноко. Ты понимаешь, каково им, и они это чувствуют. Согласиться на стажировку было хорошим решением.

Последнее он говорит почти нехотя и кивает, словно пытаясь убедить себя в том, что это правда.

В моем сердце — странная мешанина эмоций. Я чувствую, что должна оскорбиться, но он сказал правду. Я даже не могу рассердиться за то, что он высказал ее вслух, потому что мы с ним одинаковые. Он тоже понимает, каково пациентам.

Тишина снова становится неловкой, но неунывающая Регина проталкивается сквозь нее:

— Определенно хорошим. Предчувствую, что вы станете нашими лучшими интернами за все время. Мне пора бежать, но мы же увидимся в воскресенье, да?

Мы киваем, и Регина оставляет нас наедине.

В течение нескольких ужасных секунд мы с Уэсом просто стоим, избегая зрительного контакта. В конце концов, мне удается заставить себя шевелиться. Я забрасываю на плечо свою сумку с одеждой — мы с Уэсом все еще в униформе, — и откашливаюсь.

— Полагаю, увидимся в воскресенье.

Уэс следует за мной к лифту и стоит рядом, пока я жду, когда откроются двери, а затем идет со мной через поликлинику к главному выходу. Я нарушаю молчание только на улице. Когда шагаю к парковке, а Уэс сворачивает направо к шоссе, словно собираясь возвращаться пешком.

— Подбросить тебя до дома? — предлагаю я.

Он оборачивается, прикрываясь рукой от вечернего солнца. Его глаза скрыты тенью, поэтому я не вижу их выражение и не могу понять, о чем он думает. Когда он не отвечает, я начинаю чувствовать себя дурой.

— Забудь. Я просто пыталась быть милой.

И только дойдя до машины, я слышу позади звуки его быстрых шагов.

— Прости, — доносится из-за спины его голос. — Я не хотел быть сегодня таким ослом. Просто я… я не знаю, как это сделать.

Ковыряясь ключом в дверце машины, я поворачиваюсь к Уэсу лицом и, поскольку он стоит ближе, чем я ожидала, чуть не врезаюсь ему прямо в грудь. Он не отходит назад, а я отойти не могу и потому прислоняюсь к боку машины. Мы так близко, что мне приходится поднять голову, чтобы увидеть его лицо.

— Ты не знаешь, как сделать что?

Мы стоим слишком близко. Мой взгляд прикован к его губам. И я не знаю, что делаю — то ли вспоминаю, то ли просто представляю их вкус. Я не хочу смотреть на них, но отвернуться в сторону не могу.

Уэс делает резкий вдох и отступает назад. Чары, которыми он удерживал меня, разрушаются, и я прихожу в ужас.

— Я не знаю, как быть твоим другом, — хрипло говорит он. — Для меня быть рядом с тобой… довольно-таки тяжело.

Почувствовав приближение слез, я закрываю глаза. В его отказе нет ничего нового. Мое присутствие начало раздражать его задолго до того, как из-за меня погиб его лучший друг, но мне все равно очень обидно.

Я снова поворачиваюсь к машине, и на этот раз у меня получается открыть дверцу.

— Погоди, ты неправильно поняла.

— А по-моему, ты выразился предельно понятно и ясно.

Я так резко дергаю дверцу, что Уэсу приходится отскочить, чтобы она не задела его. Чертыхаясь сквозь зубы, он роняет рюкзак на землю и хватается за ручку дверцы прежде, чем я успеваю захлопнуть ее.

— Позволь хотя бы объяснить.

— Нечего здесь объяснять, — срываюсь я. Я не злюсь на него, но от унижения начинаю обороняться. — Знаешь, мне тоже нелегко находиться рядом с тобой.

Глаза Уэса сужаются до подозрительных щелочек.

— Тогда почему ты согласилась на стажировку? Ты знала, что я буду здесь. Зачем приходить сюда, если ты даже не хотела эту работу?

Пока Уэс ждет ответа, я хочу было сказать, что сделала это ради Спенсера, но понимаю, что здесь скрывается нечто большее. Уэс когда-то был и моим лучшим другом, и он любил Спенсера так же сильно, как я. Глядя в его сердитые глаза, я понимаю, что хочу искупить вину перед ним не только ради Спенсера, но и ради себя.

— Я согласилась, потому что хотела… я подумала, может быть…

Слова замирают у меня на губах. Как сказать человеку, который ненавидит тебя и винит в смерти лучшего друга, что тебе его не хватает? Я хочу найти способ оставить прошлое позади и вернуть то, что мы потеряли, но для меня очевидно, что этого не произойдет. В мое сердце впивается горечь, и я снова отключаю все чувства.

— Проехали. Это не имеет значения.

Уэс вздрагивает. Я абсолютно уверена, что он догадался, о чем я подумала. Надо скорее уехать, пока я не унизилась еще больше.

— Так что ты подумала? — не унимается он.

— Ничего.

Я не собираюсь выклянчивать дружбу, в которой он отказывал мне с тринадцати лет. Подбираю с пола под пассажирским сиденьем шкатулку Hello Kitty и просовываю ее в окно.

— Вот. Я принесла тебе это.

Узнав капсулу времени, Уэс выпучивает глаза.

— Как ты… где ты… — Он так удивлен, что не может завершить предложение.

— Я просто нашла ее, ясно? На ней написаны ваши со Спенсером имена, вот я и подумала, что ты захочешь забрать ее.

Я встряхиваю шкатулку, как бы убеждая его забрать ее у меня.

Выхватив из моих рук старую капсулу времени, он смахивает с небрежно нацарапанных дат и имен остатки земли и внимательно рассматривает ее.

— Я правда могу оставить ее себе?

Я пожимаю плечами.

— Почему нет? Это какие-то ваши со Спенсером тайны. Уверена, для тебя она значит больше, чем для меня.

Уэс крепко сжимает шкатулку, словно планируя больше никогда не отпускать ее. Что бы там ни было, сейчас это одно из его самых ценных сокровищ. Спенсер был прав. Она нужна Уэсу.

Все еще рассматривая шкатулку, он произносит:

— Спасибо, Бэй.

Его голос становится таким мягким, что я чувствую дискомфорт.

— Без проблем.

Внезапно глаза Уэса распахиваются, и в них вспыхивает тревога.

— Ты ее открывала?

Расслышав в его голосе панику, я усмехаюсь.

— Знаешь, воришка, я имела на это полное право, учитывая, что шкатулка моя. Но нет, я не открывала ее. В конце концов, на ней написано «Совершенно секретно».

Уэс испускает вздох облегчения. Я и не заметила, что все это время он не дышал. Он, как и Спенсер, нервничает и очень не хочет, чтобы я увидела, что же в шкатулке. Надо было все-таки заглянуть в нее. Любопытство сводит меня с ума.

Я смеюсь, когда Уэс, глядя на меня с подозрением, переспрашивает:

— Ты точно не открывала ее?

— Мне неинтересно, какие суперсекретные мальчишеские штуковины вы, два балбеса, положили в капсулу времени, когда вам было по двенадцать лет.

Отпрянув, он удивленно моргает, а потом взрывается хохотом. Я тоже смеюсь и качаю головой.

— Все равно там, скорее всего, просто куча футбольных карточек и протухшие пирожные «Дин-Донг».

— «Мун Пайс», — хмыкнув, поправляет меня Уэс. — Мне всегда больше нравились пирожные «Мун Пайс».

Когда наш смех затихает, до меня вдруг доходит, что Уэс улыбается мне. Я видела его улыбку миллион раз и хорошо помню ее, поскольку она прекрасна и способна растопить сердце любой девушки. Но он очень давно не адресовал ее мне. Когда Уэс приходит к тому же открытию, улыбка сползает с его лица. Горечи и гнева в его глазах больше нет, но они снова стали непроницаемыми. Он отходит от машины, держа в руках капсулу времени.

— Спасибо тебе за это.

Мне грустно, что легкость между нами исчезла. Надеюсь, передачи шкатулки будет достаточно, чтобы Спенсер обрел покой, поскольку прорваться сквозь стены Уэса у меня вряд ли получится. Он не хочет быть моим другом.

Я киваю и завожу машину.