— Но не рекорд Гиннеса, — дразню его я.

Я рассматриваю цветок в своих руках. Мне всегда нравились ромашки. С их белыми лепестками и ярко-желтой серединкой они выглядят изумительно. Я выдергиваю лепестки один за одним и, улыбаясь, говорю:

— Любит.

Спенсер усмехается. Это одна из наших любимейших игр.

Я срываю следующий лепесток.

— Не любит.

Спенсер позволяет мне повторить это несколько раз, потом тянется к цветку сам.

— Любит. — Он отщипывает еще лепесток. — Любит. — И еще один, и еще, и еще. — Любит. Любит. Любит.

Спенсер забирает у меня цветок и, хотя мы оборвали не все лепестки, отбрасывает его в сторону.

— Я люблю тебя, — говорит он и наклоняется, чтобы поцеловать меня.

Я обнимаю его и растворяюсь в нашей любви. Спенсер кладет меня на траву и головокружительно долго целует, потом, довольный, перекатывается на спину и закрывает глаза, вместе со мной наслаждаясь этим прекрасным моментом. Наши руки находят друг друга, и пальцы переплетаются воедино.

— Я скучаю по тебе, — шепчу я.

Он поворачивает голову и улыбается мне.

— Я же здесь.

Я тоже ему улыбаюсь.

— Да, здесь.

Несколько секунд мы наслаждаемся тишиной и покоем, а потом он заговаривает:

— Знаешь… — Я смотрю на него, и, хотя лицо его серьезно, в глазах блестит озорство. — Говорят, поцелуй рыжиков приносит удачу.

Расхохотавшись, я качаю головой. Мои длинные светлые волосы рассыпаются по траве, и я чувствую на них листья, но мне все равно.

— Не такой уж ты и рыжий. Твои волосы так потускнели, что теперь они скорее светло-каштановые с рыжим оттенком.

— Нет, рыжий, — настаивает он. — Ты не можешь отрицать силу веснушек. Я рыжий.

Ладно, он рыжий. Но я никогда не признаюсь ему в этом, ведь он ненавидит свои рыжие волосы.

— Нет, не рыжий.

Он закатывает глаза.

— И все-таки я везунчик.

— Почему ты так решил?

Его улыбка становится шире. Он переворачивается на бок и подпирает голову локтем.

— Потому что, пусть я и рыжий, с веснушками, но мне все равно удалось заполучить самую красивую девушку в школе. Я просто был обязан поймать ее до того, как она расцветет.

Подмигнув мне, он продолжает:

— Еще когда она была неуклюжей и долговязой. Когда ее руки и ноги были слишком длинными для ее тела, рот был полон брекетов… и прежде, чем у нее выросла грудь.

Я возмущенно ахаю, а Спенсер смеясь, наклоняется, чтобы снова меня поцеловать и заодно пощупать вышеупомянутую грудь. Я шлепаю его по руке, но все-таки позволяю поцеловать себя.

— Это не везение, — говорю я между поцелуями, — а дальновидность и трезвый расчет.

Он пробует возразить, однако сразу сдается.

— Ладно. — Его губы смещаются на мою шею, и я начинаю дрожать. — Если я не везунчик, то, может, сама осчастливишь меня?

Он поигрывает бровями, и я снова взрываюсь хохотом. Никто не умеет смешить меня так, как Спенсер. Порочно усмехнувшись, он поднимает взгляд на старый домик в ветвях над нашими головами.

— Мы, может, и стали чересчур взрослыми, чтобы играть в Индиану Джонса с Уэсом, но есть и другие фильмы, подходящие для ролевых игры.

— Например?

Спенсер приподнимается на колени и бьет себя кулаками в грудь.

— Я Тарзан. Ты Джейн, — рычит он.

Я прыскаю.

— Для Тарзана ты слишком тощий.

— Тощий? — Прикинувшись оскорбленным, он нападает на меня и щекочет до тех пор, пока я не начинаю задыхаться от смеха.

— Ладно, ладно! Сдаюсь! — верещу я. — Ты большой, сексуальный, сильный дикарь, и я бы заплатила немалые деньги, чтобы увидеть тебя в набедренной повязке.

— Это можно устроить. — Его смех сменяется жадным взглядом, который обжигает все мое тело. — Я люблю тебя, Бэй.

Я знаю. И чувствую к нему то же самое.

— Я тоже люблю тебя, Спенсер.

Больше всех.

***

Звонит будильник, и я возвращаюсь в реальность до того, как Тарзан-Спенсер успевает утащить меня в свой домик на дереве. В груди все сжалось, а глаза налились слезами, но я не пророню ни одной. Может, сны и не дают мне покоя, но я скорее умру, чем пожелаю, чтобы они прекратились. Ведь это все, что осталось у меня от него.

С дрожью в руках я вытаскиваю себя из постели, чтобы пережить еще один бессмысленный день. Принимаю горячий душ в попытке хоть немного расслабиться, затем одеваюсь и сушу волосы, что занимает целую вечность, поскольку они у меня густые и доходят до талии, потом завиваю их и наношу косметику, уделяя особенное внимание темным кругам под глазами. Я не планирую произвести на кого бы то ни было впечатление. Просто рутина и монотонные, однообразные действия помогают мне выживать.

Сон о Спенсере все еще сидит у меня в голове, и я еще раз оглядываю свое отражение, думая о том, что он сказал. Я и впрямь была неуклюжим подростком. Конечно, у меня и тогда были красивые белокурые волосы и выразительные голубые глаза, но откуда Спенсеру было знать, что я настолько похорошею?

Мне тоже с ним повезло. Я думала, Спенсер навсегда останется нескладным и долговязым рыжиком — да-да, веснушек на его теле хватило бы, чтобы нарисовать звездную карту, — однако он вырос вполне привлекательным парнем. Я не переживала бы, даже если бы этого не случилось, но с каждым годом, пока мы были вместе, он становился все более симпатичным и все менее неуклюжим.

Нанося свой любимый блеск для губ, я делаю глубокий вдох и морально готовлюсь к этому ужасному дню. Спенсер из сна был прав. Останься он жить, сегодня была бы наша третья годовщина. Вряд ли кто-то еще вспомнит об этом, но вне зависимости от того, скажет об этом кто-нибудь или нет, меня будет преследовать эта дата.

Я спускаюсь с третьего этажа на кухню, где моя младшая сестра Джулия завтракает яркими, разноцветными хлопьями. Себе я беру обычные, без орехов и меда. Никогда не любила есть сладкое по утрам.

Когда я сажусь рядом с Джулией, та молчит. Она занята домашней работой, которую вчера «забыла» доделать. Сестренка получает текстовое сообщение на телефон, а затем записывает еще один ответ. Интересно, какой же на этот раз парень делает за нее домашку.

Она прячет мобильный в карман, когда на кухне, стуча каблуками и на ходу надевая сережки, появляется мама.

— Бэйли, милая, заберешь сегодня сестру с тренировки? — Мама быстрым шагом идет к холодильнику за своим мультифруктовым витаминным напитком. — Все выходные я буду занята сбором средств для благотворительности.

Формально моя мама домохозяйка, но ее почти никогда не бывает дома. Она входит в административный совет исторического общества Саут-Оринджа и является председателем женского комитета по оказанию помощи церкви нашего городка. У нее вечно дела, но, если честно, меня это устраивает. Когда мы нуждаемся в ней, она всегда рядом, к тому же, когда она сидит дома, то начинает чересчур сильно нас опекать.

— Хорошо. Я все равно ничем не занята.

Джулия фыркает.

— Она теперь вечно не занята.

Я игнорирую эту подколку и доедаю свой завтрак. Чувствую на себе мамин взгляд, но не поднимаю глаза. Я знаю, мама беспокоится обо мне, и она знает, что я знаю об этом. Однако нет смысла затевать еще один разговор, который никак мне не поможет и только расстроит ее. Вскоре она вздыхает и говорит:

— Девочки, поторопитесь, иначе опоздаете в школу.

Джулия заталкивает тетрадку с домашней работой в рюкзак, а я ставлю тарелку в раковину. Мама обнимает меня со спины и целует в затылок.

— Хорошего дня, милая. — И это максимум, что она может сказать. Печаль в ее голосе сообщает, что она точно знает, какой сегодня день. Я благодарна за то, что она не называет его.

Для меня этот день ни при каких обстоятельствах не станет хорошим, но ради мамы я натягиваю на лицо улыбку. Она знает, что я притворяюсь, но ценит мои старания, а я, хоть и не говорю ей, но ценю ее любовь и заботу.

Уже середина сентября, но в этом году у нас бабье лето, поэтому перед тем, как выехать в школу, я опускаю крышу «жука». Я перешла в выпускной класс, а значит попала в число привилегированных старшеклассников, которым выдано разрешение на парковку у школы. Я очень рада, что мне больше не придется ездить со всеми в автобусе.