Лапаю Борисову гладкую, без единого намека на мускулатуру грудь, давлю пальцами, будто внутрь пытаюсь пробраться, залезть в самое сердце, прикоснуться к этой странной загадочной русской душе. Гибко, совсем как девчонка, я прогибаюсь в пояснице, чтобы получить максимум наслаждения, упираюсь скользкими стопами в простыню и отталкиваюсь, приподнимаюсь вверх-вниз, заставляя врываться его член глубоко внутрь.

Борис стонет так громко, так протяжно, и уже даже не пытается соединить эти звуки в моё имя. Даже в темноте мне не нужно доказательство, что он почти на пике блаженства. Он внутри моего тела, но, всё кажется, что я оттрахиваю его так, что он сидеть не сможет. Но мне слишком невъебически хорошо, что смеяться хочется. Улыбаться, как псих, и обнимать всех вокруг. Ко всем относиться с добротой. Всех простить.

И поцеловать Бориса так, чтобы заглотнуть эти похабные, протяжные стоны, от которых в ушах звенит.

— Иди сюда.

За несколько секунд до оргазма, я останавливаюсь и слышу разочарованный рык - он почти кончил, а тут такой облом.

Притаскиваю его за спутанные кудри наверх, к своему лицу, и накрываю в страстном, сбивающем поцелуе. Вылизываю его язык, ощущая слабый привкус вишнёвой колы, язык, который пиздит так много и так непонятно, извергает ругательства, причудливые русские маты и горланит, когда нажрётся, как дикарь.

Борис стонет особенно вязко в мои губы и кончает, изливаясь внутрь.

Я всё ещё на пределе и держу его, выцеловываю сочные мягкие губы и вообще не хочу думать о том, что будет завтра. Что вообще нужно разбираться со всем этим чувством на трезвую.

Совершаю последний толчок, не разлепляю наши рты и улетаю, наверное, минимум в другую галактику.

Это не экстази. Это что-то гораздо более разрушительное.