Не знаю, как исхитрялся этот юнец, но ему всегда удается оставаться белым и пушистым в глазах Вика. И стая приняла его на удивление быстро, хотя несколько старейшин, держали нейтралитет, остальные с радостью готовы были обогреть сиротку, отца которого, видимо, замочили мои родственнички. Меня же такой заботой не баловали, и это задевало тоже. Вожак и батя грызли себя желанием оберегать, да и свою кровь в венах недооборотня чувствовали, поэтому старались сблизиться, поддержать. А я, каждый раз видя Шейна вместе с Виком, хотел одному вырвать глаза, потому что он всё равно в упор ими ничего не видит, а второму — доломать шею. Кому что — менялось по настроению. Вот например сейчас просто закипел, дошёл до предела, к тому же я был голоден, не подпуская к себе волка, практически опустошён переживаниями, но подойти и взять, что хотел, пускай даже и своё, не позволяла гордыня. Вик так искренне привязался к пацану, наверное впервые веря, что обрёл семью и кому-то по-настоящему нужен, и напрягать его моими проблемами было по крайней мере нечестно. Но все же…
Я боялся его реакции, боялся снова увидеть тот взгляд полный страха, боялся оттолкнуть, остаться один, и сам же делал для этого всё, постепенно становясь тенью себя прежнего. Обереги на теле больше не держались. Даже те, которые набивал сам. Смывались, как тушь водой, прямо по свежим ранам, ещё оставшимся от иглы. И чем меньше становилось их, тем сложнее стало различать где я, настоящий, а где тот, другой, который хочет меня себе подчинить.
Ссора началась резко и спонтанно, напряжение искрило, оно будоражило и распаляло, слишком много было накоплено в себе, чтобы просто заткнуться…
Дом снова с трудом выдерживал взрыв нашего адреналина. Вик был не в себе, но так отчаянно хотелось заставить его почувствовать весь тот раздрай у меня в душе, заставить нырнуть в тот же омут, и вместо разумной мысли придержать опасное существо, вывел его на те высоты ярости, о которых он сам не знал, а я бы не хотел знать…
Тела покрыты сплошь ссадинами и ранами, вместо зародившейся драки — иная, болезненная близость. Бешенство крови не оставляло места ласкам, даже на нормальный поцелуй не нашлось сил, но так привычно тянулись губы друг к другу, только вот вместо поцелуя — снова укус и привкус крови сластит на языке.
Хватка жёсткая, до колик в заломленных конечностях. Мордой в пол и давление на спину всем весом. Возбуждение нездоровое, то отступало, давая продохнуть, задрожать от совершённого, остыть, то снова накрывало с головой, и переставал чувствовать происходящее. Не физически, нет, тут низ живота горел огнём, а собственный член сводило судорогами, потому что не было возможности дотянуться и ослабить давление, хотя бы передёрнув. В то время как Вик жёстко таранил сзади короткими, глубокими толчками, почти подбрасывал. Обездвижил. Нанизав на себя, заставлял принимать всё: и злость, и ярость, и бешеную, сносящую всё к ёбаной матери страсть, давя из охрипшего горла стоны вперемешку с криком. Пот по шее и вискам, собранный широким росчерком языка и, как наказание за слабость, глубокий толчок, до соударения бёдер и звонкого шлепка, такого похабно-блядского, что выгнуло в спине. Ненадолго коснувшись лопатками часто вздымающейся груди позади и снова слабостью вниз, и всё сильнее разъезжаются колени…
Всё было бы как всегда, всё могло бы быть, если бы я не осознал сквозь пьяный наркотический дурман собственной сущности, сейчас подстроившуюся под партнёра и нагло жравшую его силу: Вика почти и не чувствовал. Огонь в его глазах, такой вроде бы знакомый, только вот через призму внешности на меня оттуда смотрел не вожак, а его истинная волчья сущность, и самое страшное, что в ответку… смотрела моя. С той же ненавистью, что хотелось выдраться из рук и просто изничтожить до хладного трупа. Нас имели оба наших животных вида, имели как каких-то безвольных блядей в самом дешёвом придорожном борделе, и если я мог видеть всё хотя бы со стороны, то Вик вообще не понимал ничего. Я перестал его чувствовать, я его терял.
Тогда всё и изменилось… Адреналин нашёл выплеск в силе, которой было полно у обоих, слишком много, чтобы не ответить равному. Обе сущности сцепились! Я помню, как взвыл от боли от укуса в плечо, как отшвырнул Вика, тоже помню. Вой стаи, паника, и отчаяние, особенно оно хорошо читалось у младших. Я помню ту ненависть, с которой смотрел на вожака, помню… помню ослепившую меня боль. Боль… и ни с чем не сравнимый кайф…
Писклявый вой порядком подбешивает. Снова эта сырость, запах плесени и мокрой псины. Надеяться на то, что это сон, не приходится. Сжав зубы, открываю глаза.
А эту камеру я знаю, тут держат особо буйный молодняк, который спятил на фоне полной луны. Видел таких, сам отлавливал парочку. У меня, как у Вика, это элегантно не получается, но…
От вернувшихся воспоминаний потяжелела голова. Покачнувшись, свесил её обессилено вниз. Захваты на руках были надежно зафиксированы сверху, и хоть регенерация организма шла на полную при хорошем кровотоке, и конечности не затекали от неудобного положения, но пошевелить ими всё равно не мог. Попробовав ещё пару раз дёрнуться, скатился вниз, прижавшись спиной к холодной стене. Через слабость задрал голову, железо в оковах тонкое, и ушло много времени, чтобы рассмотреть на них рисунок. Хм… значит волчара мой стащил тогда не только нож, вот чуйка у него на артефакты своего вида. Эти оковы для инкубов и делались. Я хранил как напоминание, что пресечь меня можно, сломить возможно любого, и надо быть сильнее, а Вик просто взял и одел их. Убью ушастого. Хотя… в нынешней ситуации…
Напрягая память, так и не понял до конца, что же произошло. Бок ужасно ныл, привлекая к себе внимание, рана продолжала кровоточить. Кажется, в пылу сражения Вик выхватил нож. То ли глубоко полоснул, то ли я так ослаб, но затягиваться порез не спешил, возможно, это и вызвало такую слабость. Важным было то, что как только очнулся почувствовал: хоть и без сознания, но вожак дышит ровно, восстанавливается, причём быстрее, чем когда-либо. Возможно освободить его животную ипостась оказалось не так уж плохо, он стал сильнее, а значит сможет защитить себя и стаю… только вот мысль, что защищать придётся от меня, полоснула глубже ножа. Все нынешние повреждения оказались занозой в жопе слона по сравнению с осознанием. Сцепив зубы, протяжно завыл, побившись головой о стену. Не помогло. Только больше стало давить.
Снова этот скулёж. Проморгавшись и присмотревшись, нахожу два… четыре одинаковых глаза, которые вылупились на меня из темноты. Они вообще по одному ходят?!
Волки-близнецы притихли, присматриваясь, а когда поняли, что я в сознании, задорно замотали хвостами. Не долго длилась идиллия. Стук шагов разнёс к чёрту только-только выстроенную гармонию. И кто это идёт, я уже знал. Знал по тяжёлой поступи и такому же шумному дыханию, знал по обречённому длинному выдоху и по неподъёмному взгляду, упавшему на меня. Перед решёткой стоял Леон, а близнецы, зная своего и уважая, продолжали угрожающе рычать, на него… защищая.
— Как ты? — простой вопрос, оказавшийся очень сложным. Я не смог дать ответ и тупо пожал плечами, насколько это было возможно из моего положения. — В оковы тебя посадил я. Уж прости. Пока вожака нет, Вик возложил на меня свои обязанности. Бессознательное состояние я посчитал отсутствием. Тебе повезло, Дан, — опускаю глаза, как нашкодивший щенок, старый волк видит насквозь, и жив я только благодаря тому, что Вик ему бы не простил моей смерти. Но если бы требовался выбор, Леон предпочёл бы стаю взамен одной прогнившей души. И выбрал бы правильно. Только вот умирать совсем не хотелось.
— Всё плохо? — прощупываю почву, пока братья бросаются к выходу из убежища и разгоняют собравшихся. Кстати, стаю я перестал слышать, возможно, это и к лучшему.
— Ты причинил боль тому, кого они почитают и любят, парень. Стая — это единый мир, его нельзя обойти, выбрав только одну его часть. Виктора уважают, а ты чужак, тем более угрожающий всем, включая вожака, который, по их мнению, слеп к твоим выходкам.
