— Не двигайся, — прошу любовника, повернувшись к лицу, он мотает головой и хоть старается изображать бревно, но уже подмахивает, у него дрожат бёдра, и разъезжаются колени — как же это заводит. Желание всадить затмевает разум. Его самооценку спасает только то, что пацан не видит. Но очень хочет! Рожа араба раскраснелась, желваки ходят на тонких скулах, весь трясётся, а ещё у него наметился стояк, и я может и соглашусь, что это моя энергетика делает, но больше похоже, будто возбуждение у него нездоровое, уж в этом я разбираюсь.
Дуратская привычка — причинять людям боль! И такая же не логичная — не чувствовать за это вины.
Вскрик просто музыкой, пацан упал на пол, схватившись за голову, я испытал моральное удовлетворение сродни оргазму, а приложил то всего ничего, так, встряхнул мозг, как током ударил. Вик остался лежать, припечатанный к дивану моей ладонью.
— Пошёл вон, — прошу ещё раз, делая посыл пронзительным взглядом ему прямо в голову. Видно, жить он всё же хочет, какая жалость, удирает в зимнюю стужу, захлопнув картинно за собой дверь. Ещё бы слезу пустил, глядишь Виктор бы и растрогался.
— На чём мы остановились? — наклоняюсь к волку, тот закрыл лицо руками и мотает головой, но я вижу улыбку. Я почти поверил, что он не при делах, но ещё одно плавное покачивание бёдрами, и загорается такой нужный мне сейчас заразительный блеск в глазах…
Бойко не умеет скрывать эмоции, и сейчас они топят радужку, делая его взгляд абсолютно безумным. В нём просыпается дух азарта и тяга получить своё, но поздно дёргаться, он уже в ловушке.
Легонько бью по мозгам, притупляя силу, он откидывается на спину и, запрокинув голову, часто дышит ртом. Взяв его кисти, фиксирую рукой и завожу за голову, ну так, на всякий случай, пока он не очнулся и не вспомнил, кто тут из нас альфа-самец.
Подо мной распластанное, изнывающее, сильное тело… Под ладонью ходуном вздымается грудь, кожа греется, он как кипяток, впитываю его тепло галлонами, прижимаюсь сверху, прихватив губы, и прикусываю до первой боли.
Мы слишком возбуждены, чтобы размениваться по мелочам, но, очнувшись, всё же наспех заливаю руки смазкой, размазывая её по стволу, не вынимая. Дальше идёт легче, Вика выгибает, он терзает губы и тянется за поцелуем, но отталкиваю назад — я хочу видеть всю его покорность…
Видеть, как член до самых яиц погружается в тело, как туго его обжимают мышцы, и как прерывисто при этом дышит Бойко. Глаза мутнеют, взгляд бегает, он то сводит колени, сдавливая мне бока, то наоборот, расслабляется, почти скулит, подвывая, что слишком медлю, оставаясь в нём неподвижно. Вожак матерится, мечется, сходит с ума, а я смотрю на него сверху, и сам, кажется, уже сошёл…
К чёрту выдержка!
К чёрту терпение!
Резкими тугими толчками раскачиваю тело, на каждой фрикции с силой буквально откидывая от себя, и так же крепко натягиваю обратно. Вик кусает руки и неприлично стонет в голос, меня накрывает уже только от этого: от того, как реагирует на меня и как самоотверженно отдаётся, подмахивая и ловя каждый мой толчок, сжимая внутри, когда уже не может сдерживаться. И уже не ясно, я ли в него вдалбливаюсь, как ненормальный, теряя остатки дыхания и обливаясь потом, или он меня имеет, словно засасывая глубоко в себя, почти сливаясь… В этот момент почувствовал, как мы соприкоснулись сознаниями, он подпустил меня так близко, и на короткий промежуток времени я перестал чувствовать себя, а стал с ним одним целым. Мне сделалось дурно от возбуждения, оно, как живое, распирало изнутри, мешало дышать, думать, даже двигаться. Я чувствовал, как Вик кончает, теплом окропило живот, и сам вскрикнул, вместе с ним, переживая его оргазм. Очнулся, когда по лицу потекли слёзы. Ни черта не мог понять, только то, что всё ещё кончаю в него, трясёт меня, как конкретного наркомана при ломке, от пережитого и не отпускает.
Совсем не легче.
Сдавило, и пиздец, хоть вешайся…
Зато ему — зашибись, лыбится лежит, размазывая мне по торсу свою же сперму, никак в мою голову влез без спроса! Когда научился, и какие ещё у него допуски появились? Словно, я его сейчас накормил, а не он меня вытянул в очередной раз, вернул на привычную орбиту, даже не пошатнув своей гордости и уверенности. Вожак, ёбтить…
— Так любить нельзя, — предупреждаю, угрожаю и констатирую одновременно, всё ещё держа в себе его чувства, пряча ото всех, даже от себя, о их силе даже не догадывался. Волчара тупо пожимает плечами и лениво потягивается, считая это нормальным. — И делать так больше не смей! — смеётся.
Вик
— Так — это как? — зализав прокушенную губу, касаюсь непривычно коротких волос инкуба. — Надо было дать тебе почувствовать, что тебя или меня — нет. Есть мы. За секунду до удара или всплеска безумия… вспомни этот оргазм. Я-то точно не забуду, когда кончаю с тобой секунда в секунду, как единое целое.
— Охренеть, Бойко, да ты просто открытие какое-то! Я даже покраснел, хотя не знал, что умею, — Дан снял мою руку с головы и сам стал теребить стриженный ёжик, причиняющий ему явный дискомфорт, а заодно пряча взгляд, чтобы не показывать смущения. — Вик, у меня к тебе две просьбы…
— А ты умеешь просить, а не требовать?..
— Не стебись, когда я — сама серьёзность. Так вот, первая и основная: если меня убьют, а живым я не дамся — ты живи! Не надо вот этих всех драм и страданий, твоей регенерации хватит выкарабкаться, если захочешь, а то, что моя боль к тебе отрекошетит, я не сомневаюсь.
— А можно сразу обе просьбы, чтобы я тебя дважды на хуй не посылал?
— Можно, — инкуб недобро ухмыльнулся, совсем недобро, даже зловеще. — Щенка своего приструни, пока я его не прибил.
— Может попытаетесь подружиться?
— О, да! Разрешу ему звать меня батей, а жить он и я будем с тобой по очереди, Шейн — по чётным дням, Дан — по нечётным! — я закатил глаза, в очередной раз отмахиваясь от бредней инкуба.
Знал бы, к чему это приведёт…
====== Часть 13 ======
Дан
Вечером следующего дня, как раз к ужину нарисовался Шейн, чем заведомо испортил аппетит. Притащил мясной пирог, очевидно, выучив у бабушек притчу, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Такими темпами он мне волка в борова откормит. Вик же довольный затащил и пацана, и его ёбаную выпечку за стол. Оба едят, говорят, делают вид, что вчера я Шейну в голову ментально не стрелял, и мы одна большая дружная стая, почти семья. Или у волков реально так всё просто: обнюхался, облизал морду, потёрся боками, и…
— Отодвинься от вожака, — цежу через зубы, а иначе дьяволёнок сейчас Виктору на колени залезет, — ему дышать темно. Тебя, кстати, почему так рано выпустили из изолятора?
— Я книгу прочитал и пересказал! — огрызнулся Шейн.
— Вундеркинд, что ли, ко всему впридачу?
Вик предупреждающе обнажает в усмешке зубы, мне кладёт кусок пирога, а я хочу им в стену залепить или в довольную морду этого недооборотня. Но Бойко до левой пятки: буду ли я есть или выброшу, главное, чтобы не бросился на араба. Досада распирает так, что сейчас говно из ушей польётся, не могу их оживлённые голоса слушать, они сливаются в один общий звон в голове, и не к добру этот колокол-набат. Поднимаю глаза и перевожу взгляд на окно, а дальше, как в качественных фильмах ужасов: верите ли вы в предчувствия? Кто-то ластиком стирает с тёмных небес облака, и за ними одним алчным взглядом загорается багровая луна, она плавит небо около себя, и даже воздух дрожит, создавая вокруг ночного светила огненный ореол. Еб… вашу… мать! Вик замирает на секунду, не сводя с пацана взгляд, улыбка тает на губах, вместе с немного выдвигающейся вперёд нижней челюстью, по щекам ползут шикарные пушкинские бакенбарды, заостряются уши, взгляд дурнеет. Шейн вскакивает, не зная пугаться или воспринимать, как должное, ведь он не в овечью отару попал, а в волчью стаю. Есть в этом некая чудовищная красота, но пацану явно не до прекрасного.
В наш домик врывается Леон, сам обросший, но не такой загадочный, как Вик. Ситуацию считал по моему лицу с лёту, забрасывает Шейна на плечо, пока свежатиной не запахло.
