Через биографии пяти замечательных женщин я написала историю культурной революции, произошедшей между 1929 и 1959 гг. Она началась во время Великой депрессии и Второй мировой войны, развивалась на фоне холодной войны и маккартизма и пошла на спад в первые годы бума американской потребительской культуры, когда «лучшим» начали считать исключительно «новейшее». Я постаралась отразить то, как менялась роль женщины в американском обществе, и часто упускаемую из виду духовную важность искусства для человечества в целом. А пока я писала, этот последний аспект приобретал все большую актуальность. Дело в том, что нынешнее отмежевание среднестатистического человека от искусства началось в то самое время, когда те, кто его создавал, были ближе всего к простым людям. Абстрактные экспрессионисты много работали, были детьми иммигрантов или сами переехали из другой страны. Этим мужчинам и женщинам жилось очень нелегко. Но в их произведениях в основном отсутствовали образы людей и предметов и виды природы, то есть элементы, легче всего узнаваемые теми, кто сам не занимается искусством. Поэтому обычным людям было трудно понять их творчество и, следовательно, его принять. А критики, искусствоведы и музейные работники часто только усугубляли ситуацию. Формалистский язык, возникший и закрепившийся вокруг искусства, настолько сильно затуманивал его истинный смысл, что оно исчезло из так называемой реальной жизни. А со временем общество поверило в то, что искусство ему и вовсе не нужно. И это настоящая трагедия, особенно в такие времена, как наше.

Искусство выполняет важную общественную функцию, довольно сильно напоминающую предназначение религии. Если вы действительно к нему открыты и готовы к восприятию, то оно непосредственно апеллирует к тому аспекту, который отличает нас от животных. Искусство трогает ту частицу современного человека, которая почти окаменела от пренебрежения, – его душу. Пока я писала эту книгу, мне часто приходила в голову мысль, что в нашем беспокойном мире катастрофически не хватает духовной пищи, которую оно бы давало. Истории, рассказанные в дальнейших главах, могут послужить напоминанием о том, что там, где есть искусство, есть надежда. Или, как писал Альбер Камю, «в мире приговоренных к смерти художники подтверждают: в человеке есть нечто, отказывающееся умирать»[4].

Хотелось бы кратко объяснить свой метод читателю, чтобы он не чувствовал себя обманутым из-за отсутствия в моей книге общепринятых для такой литературы биографических деталей. Поскольку я описываю в ней пятерых человек и охватываю 30-летний период, мне пришлось тщательно отбирать материал как из соображений объема, так и ради сохранения основной сюжетной линии. Учитывая это, я использовала в основном те элементы историй моих героинь, которые лучше всего характеризовали их творческую жизнь в среде абстрактных экспрессионистов. Например, я не останавливалась подробно на их детстве и семье, кроме случаев, когда это помогает читателю понять важные факты, способствовавшие их развитию как творческих личностей. И не трачу времени на конкретные даты, из которых состоит ритуальная сторона человеческой жизни. Меня больше интересует не вертикальная, а горизонтальная история, иными словами, тот опыт, переживания и люди, которые повлияли на становление героинь как художниц, а не их хронологическое развитие. В сущности, с хронологией в этой книге вообще не все в порядке, потому что приведенные в ней воспоминания разных людей об одних и тех же событиях часто противоречат друг другу, так же как и разные опубликованные ранее материалы. Иногда мне везло найти письмо или другой документ, подтверждающие ту или иную дату. Или находилась подкрепляющая запись в дневнике. Но в других случаях приходилось относить то или иное событие к определенному времени, оценивая свидетельства современников исключительно с позиций логики. Кроме того, книга заканчивается 1959 годом, когда абстрактный экспрессионизм, окончательно выдохнувшись, умирает. Поэтому мне пришлось, к сожалению, ограничиться лишь кратким описанием дальнейшей жизни моих героинь. Впрочем, тем из вас, кого интересуют полные биографии почти всех этих великих женщин – даты и остальные детали, – очень повезло. За последние несколько лет были опубликованы жизнеописания их всех, кроме Хелен Франкенталер. Ссылки на биографии Ли Краснер, Элен де Кунинг, Грейс Хартиган и Джоан Митчелл включены в список литературы в конце книги наряду с множеством других замечательных изданий о потрясающих людях, бок о бок с которыми жили и работали Женщины с Девятой улицы.

Ранним утром художники, завсегдатаи «Кедрового бара», шатаясь и спотыкаясь, возвращались на ветхие чердаки, где они нелегально жили и работали, не признанные никем, кроме других членов своего крошечного сообщества. Недостатка в идеях не было. Но одна задумка все-таки заставила компанию остановиться. Уже желая друг другу спокойной ночи рядом с заброшенной витриной на Девятой улице, они вдруг заметили внутри огромное пустое помещение и единогласно решили, что, приложив совсем немного усилий, его можно превратить в отличный выставочный зал[6]. Художники и скульпторы, жившие к северу и востоку от Вашингтон-сквер-парка, были практически исключены из официальной выставочной жизни Верхнего Манхэттена, невзирая на все их протесты, получившие широкую огласку. По мнению этих новаторов, ни одна выставка не могла считаться по-настоящему «современной», если в ней не участвовали те, кто производил настоящую революцию в работе с красками, металлом и камнем. Они уже знали, и пусть их никто не поддерживал: впервые за всю историю искусств США, или, точнее говоря, Нью-Йорк, стали международным центром искусства. Художникам уже не нужно было совершать паломничество в Париж, дабы усвоить уроки великих мастеров. Теперь последние жили и творили совсем рядом, в Нижнем Манхэттене[7], во всяком случае, никак не далее Лонг-Айленда.

Итак, мужчины и женщины, нетрезвый смех которых эхом разносился в тишине предрассветной апрельской улицы, взволнованно обсуждали возможность создания салона отверженных в традициях XIX в. Они хотели утереть наконец нос сторонникам академического искусства из Верхнего Манхэттена, организовав собственными силами нечто вроде первого бала истинных художников. Однако между их мятежным замыслом и его практической реализацией стояло отлично знакомое всем препятствие: деньги. Средств, чтобы заплатить за аренду помещения, ни у кого не было[8]. На счастье, среди художников, восхищавшихся тем утром помещением бывшего мебельного магазина, оказался Милтон Резник, закаленный в боях ветеран Второй мировой войны. Он жил с подругой, художницей Джин Стюбинг, буквально через дорогу. Придя домой, Милтон поделился с Джин идеей о выставке и отправился спать. «А утром она ушла», – рассказывал он потом. Пока Резник спал, Джин встретилась с владельцем здания, в котором размещалось понравившееся ее друзьям помещение, и договорилась об аренде. Художники платили 50 долларов за месяц пользования 30-метровым залом на первом этаже и подвальным помещением. Но выставку надо было провести быстро, так как здание шло под снос[9].

Когда собрался комитет по планированию выставки, эта новость начала распространяться, как пожар в ветреный день. Встреча состоялась в одной из мастерских неподалеку от будущего выставочного зала, в доме № 60 по Восточной Девятой улице, проходящей между Бродвеем и Юниверсити-плейс в Гринвич-Виллидж. Художники Джон Феррен, Милтон Резник, Франц Клайн, Эстебан Висенте, Конрад Марка-Релли, Элен де Кунинг и другие решали важные вопросы: это будет открытая выставка для всех желающих или только по приглашениям? Чьи работы будут на ней представлены? Кто подготовит помещение? Как насчет освещения, рекламы и прочих расходов? Ведь даже если все скинутся, чтобы заплатить за аренду, понадобятся еще деньги, и гораздо больше[10]. На обсуждение всего этого ушло несколько дней. Продолжилось оно уже в другом месте, на чердаке на Восьмой улице, известном просто как «Клуб». Там собирались только свои. Художники пили и танцевали, но в основном спорили об искусстве, о философии, музыке, религии и поэзии. Теперь же все дискуссии были сосредоточены на предстоящей выставке, в которой выразили желание принять участие десятки не избалованных вниманием местных художников и скульпторов. Духовный вождь «Клуба», скульптор Филипп Павия, описывал эту сцену как «бедлам»[11].