На занятия Глеб ходил в основном для того, чтобы блистать эрудицией. Он частенько спорил с преподавателями, и бывало, что седовласый профессор краснел и терялся, уличенный в незнании исторического факта или неправильном цитировании кого-нибудь из великих. Но скоро и это надоело. Глеб все чаще закрывался у себя в комнате и писал, писал…

Одиночество стало для него насущной необходимостью, хотя в универе он пользовался популярностью среди сокурсников и девушки поглядывали на него с интересом. Но все это было не то. В мыслях у Глеба была только Янка. Он хотел забыть ее — и не мог.

Глеб увидел ее вновь только два года спустя — просто случайно встретил на улице. В теплый весенний вечер он шел по Арбату, не так давно переделанному в пешеходную зону. Почему-то ему нравилось это место… Несмотря на общую атмосферу кича и безвкусицы, вычурные бронзовые фонари, торговцев с матрешками и шапками-ушанками, готовых заполонить любой пятачок, здесь чувствовалась новая, незнакомая прежде атмосфера свободы. И для творческих людей это была первая возможность предъявить себя миру. Можно сидеть с мольбертом, рисуя портреты прохожих, можно петь под гитару, читать стихи или хоть анекдоты рассказывать… Почти Монмартр посреди Москвы!

Вот и сейчас какой-то парень в потертых джинсах с длинными волосами пел, подражая Вертинскому:

Я не знаю, кому и зачем это нужно,

Кто послал их на смерть недрожащей рукой,

Только так беспощадно, так зло и ненужно

Опустили их в вечный покой…

Пел он хорошо, с чувством. Вокруг собралась целая толпа. Глеб замедлил шаг, а потом и вовсе остановился послушать. Слова, написанные почти сто лет назад, звучали на удивление свежо и современно! В стране, которую сам Вертинский горько и зло называл «бездарной», почти непрерывно идет какая-нибудь война. И мальчиков, погибших ни за что, меньше не становится…

Чуть поодаль Глеб заметил тонкую девичью фигурку. В спустившихся вечерних сумерках лица было не разобрать, но в облике, движениях, наклоне головы ему почудилось что-то знакомое. Он подошел ближе и увидел Янку.

Увидел и ахнул. Янка была на себя не похожа, какая-то неживая, погасшая. И глаза стали пустые, блеклые, как у старухи… Глеб сразу понял, что произошло нечто страшное, но постарался не подать вида. Все равно он рад был ей — даже такой.

— Янка, здравствуй! Вот так встреча…

— А, это ты… Привет, — равнодушно отозвалась она. — Давай дослушаем, песня хорошая.

Утомленные зрители молча кутались в шубы,

И какая-то женщина с исступленным лицом

Целовала покойника в посиневшие губы

И швырнула в священника обручальным кольцом.

Янка подняла руку, прикрыла глаза… Глеб заметил на тоненьком пальце перстенек с бирюзой. Только теперь он выглядел совсем иначе — тусклым, почерневшим, даже камень как будто поблек.

— Видишь? — она слабо улыбнулась, и от этой замученной улыбки у Глеба просто сердце защемило. — Володя подарил. До сих пор ношу, не снимаю… Мне ведь даже кольцом швырнуть не в кого!

— Что случилось? Володя… где?

Янка устало покачала головой.

— Нет больше Володи. Убили его. В Афганистане, — она говорила тихо, но в глазах было столько боли, что Глеб оцепенел. А девушка все говорила, словно спешила высказать все, что наболело на душе:

— Он мне снится теперь. Каждую ночь снится, как будто живой. Стоит улыбается… Я его за руку взять хочу, обнять — а там пустота! Просыпаюсь и плачу.

Они стали встречаться. Странные это были свидания — горькие, безрадостные… Янка вспоминала каждую минуту, что удалось ей провести рядом с любимым, а Глеб страдал, но терпел.

— Только с тобой и могу говорить, — часто повторяла она, — ты ведь еще помнишь Володю, ты поймешь.

Однажды, теплой и тихой летней ночью, Глеб, как обычно, проводил ее до подъезда и возвращался домой. Из-за позднего времени пришлось идти пешком, но это было даже хорошо: на ходу лучше думалось. Янка сегодня была такая тихая, бледная, непривычно молчаливая…

Больше всего пугал ее взгляд — отрешенный, устремленный внутрь себя, нездешний какой-то. Казалось, что она просто тает, как догорающая восковая свеча, еще немного — и погаснет.

Широко шагая по тихой ночной улице, Глеб думал о том, что делать. В душе больше не осталось ни ревности, ни обиды. Разве можно ревновать к тому, кого уже нет? И видеть, как Янка страдает, было невыносимо… Но как ей помочь? Все утешения казались такими глупыми, бессмысленными, а главное — недостойными его смерти и ее горя.

Решение пришло совершенно неожиданно. Уже подходя к дому, Глеб вдруг вспомнил их последний вечер, лес, костер… И Володину улыбку, когда он укутывал хрупкую Янку своим пиджаком. Он ведь любил ее, да, любил! Разве он хотел, чтобы она так мучилась? И что сказал бы, если бы увидел ее сейчас?

У Глеба вдруг появилось странное ощущение, что Володя и в самом деле где-то рядом. Казалось, будто он может услышать и понять друга и, даже больше того, будто на краткий миг он сам стал им!

Он почти бегом припустился к подъезду. От нервного возбуждения дрожали руки, пересохло во рту и кровь стучала в висках… Дома Глеб первым делом кинулся к письменному столу. Он очень торопился записать слова, что пришли в голову так неожиданно, пока не схлынула волна вдохновения. Строчки ложились на бумагу почти без помарок и исправлений, и, закончив, Глеб вздохнул с облегчением, как человек, выполнивший очень важное и нелегкое дело. Будто телеграмму принимал с того света!

Он позвонил Янке, едва дождавшись утра.

— Надо встретиться!

Она удивилась немного, но не отказала. Кажется, ей было все равно… В другое время Глеб, наверное, обиделся бы на такое неприкрытое безразличие, но сейчас важно было другое: смогут ли слова, так неожиданно пришедшие к нему, сломать ледяную кору, под которой медленно умирает ее душа? Глеб очень волновался. Так, наверное, волнуется хирург перед операцией…

Янка ждала его в парке, скромно сидя на скамеечке под старой раскидистой липой. Среди пышной летней зелени, играющих детей и целующихся парочек ее фигура, облаченная в темное мешковатое платье, и бледное до прозрачности лицо казались чем-то неуместным, несвоевременным, вроде хора плакальщиц на свадьбе.

Глеб подошел к ней, не успев даже поздороваться, протянул аккуратно сложенный листок.

— Вот. Это для тебя. Прочти, пожалуйста…

Пока девушка читала, Глеб следил за ней затаив дыхание. Закончив, она обернулась к нему. На ресницах висели слезы, но глаза стали совсем другие — теплые, живые, словно омытые чистой и свежей родниковой водой.

— Спасибо… Спасибо тебе. Я как будто с ним поговорила!

Поднявшись на цыпочки, она поцеловала его в щеку и быстро, почти бегом, пошла прочь. Только каблучки простучали по дорожке… Глеб не посмел идти за ней, хотя потом долго корил себя за это. Надо было хоть до дома проводить!

Больше они не виделись. Стороной, от общих друзей, Глеб слышал, что Янка то ли вышла замуж за нового русского, то ли уехала в Индию и поселилась в буддийском ашраме. В памяти остались только ее слезы на глазах, улыбка, сверкнувшая на мгновение, как солнце после долгого ненастья, и еще как она уходила прочь — легкая, стремительная, порывистая…

Его единственная и недоступная любовь.

А дальше случилось уж совсем невероятное. В университет по программе культурного обмена приехала американская делегация. Это было в новинку, иностранцев тогда мало кто в глаза видел, и относились к ним со смешанными чувствами: с одной стороны, было очень интересно посмотреть на людей из другой, недоступной жизни, а с другой — и опасение присутствовало: мало ли что? Еще живы были воспоминания о тех временах, когда за любой контакт с иностранцем и посадить могли.