– У мамы нашли опухоль, – предваряя Нинины вопросы, сказала бабушка. – Нужно делать операцию на груди, и чем быстрее, тем лучше.
– Мне отрежут грудь, – рыдала Алёна, – как я буду жить без неё? Кому я буду нужна? Почему я? Почему не какая-нибудь Маша, на которую и так никто не смотрит?
Мать была в своём репертуаре. Нине на мгновение стало неприятно, потом она одёрнула себя и обняла маму.
– Мам, не переживай, сейчас имплантаты делают, вон даже Анджелине Джоли обе груди удалили, и ничего, как была красавица, так и осталась.
– Так у неё денег куры не клюют, а я что? С каких таких доходов я буду грудь обратно присобачивать?
– Не о том думаешь, Алёнка! – перебила баба Катя. – Нужно собраться и думать о главном, а не о глупостях.
Через две недели Алёне сделали операцию. Опухоль оказалась очень большая, и спасти грудь не удалось. Как положено, взяли анализ на онкологию. Нина ухаживала за матерью в послеоперационной палате, кормила с ложечки, выносила судно. Алёна всё время лежала, отвернувшись к стене, не реагируя на вопросы, вяло съедала то, что давали, молча подставляла руку для бесконечных капельниц и давала себя перевязывать. Все ждали результатов анализов. Бабушка Катя тихо молилась, и даже Нина, которая никогда не надеялась на помощь высших сил, однажды опустилась на колени в своей комнате и, давясь слезами, просила кого-то там, наверху, помочь её непутёвой матери.
Наверное, слишком много было просящих о своих близких, или просто на долю Алёны не выпал счастливый лотерейный билет. В назначенный день Нина зашла в кабинет врача за анализами.
– Нечем мне тебя обрадовать, девочка. Слишком большая опухоль была, поздно обратились. Рак у твоей мамы, третья стадия. Будем бороться, конечно. Химия ей предстоит, облучение. Только нужен положительный настрой пациента, иначе ничего не поможет, – мягко говорил пожилой доктор и снова сочувственно повторил: – Слишком уж крупная опухоль была…
Нина сидела, оглушённая горькой вестью, чувствуя себя как под колпаком, куда едва проникают звуки.
Она не помнила, как вышла из кабинета врача, как спустилась по лестнице. Только, выйдя на улицу, старалась идти прямо, помня, что окна маминой палаты выходят во двор, и она совершенно случайно может выглянуть в окно. Нине некуда было идти со своим горем. Старенькая бабушка и без того держалась из последних сил, брат был далеко, да и вряд ли смог бы утешить Нину.
Девушка опустилась на лавочку в парке и плакала до тех пор, пока не закончились слёзы. Кто-то из прохожих подходил, что-то спрашивал, но Нина не реагировала, просто плакала, не вытирая слёз, выплёскивая боль, страх, отчаяние и горечь. Но всё когда-нибудь заканчивается. Так и Нинины слёзы иссякли. Нужно было быть сильной, возвращаться к маме в палату и начинать новый этап – борьбу за её жизнь. И никто, кроме Нины, не мог этого сделать.
Нина вернулась в больницу, выдохнув перед дверью, зашла в палату. Алёна уже знала свой диагноз, теперь врачи не скрывали правду от пациентов, оставляя за ними право знать, что их ждёт. На удивление, мать не плакала, не было истерики и заламывания рук. Выдавали глаза, тусклые и мечущиеся, в них плескалось отчаяние и страх. Нина молча обняла маму, прижала её похудевшее тело к себе и прошептала:
– Мы справимся, мамочка. Мы обязательно справимся.
Она поймала себя на мысли, что не обращалась так к матери уже очень давно, наверное, с детства, когда ещё верила в то, что Алёна её любит. Но сейчас это было неважно. Нужно было настраиваться на долгое, трудное лечение, нужны были силы и огромное терпение.
На первом этапе Алёне предстояло облучение, после которого женщину выписали отдохнуть и прийти в себя. Облучение Алёна перенесла спокойно, даже с юмором рассказывала, как её запускали в «бункер» и оставляли там поджариваться. С подругами по несчастью, женщинами в послеоперационной палате, Алёна сдружилась: общая беда объединяет.
– Не так страшно, когда понимаешь, что ты не одна, что есть люди, которые чувствуют то же, что и ты, – говорила она матери. – Я хотя бы не одинокая, а есть бабы, у которых совсем никого нет: ни родителей, ни детей. У нас лежит Маринка, вот ей даже бульон некому сварить. Есть подружки, они поначалу ходили, проведывали, но чужая боль надоедает, да и свои дела всегда есть. Вот и лежит она, уткнувшись в стенку. Мы её подкармливаем из своих запасов. Жалко же её, бедолагу.
– А ты изменилась, Алёнушка, – удивилась баба Катя. – Тебе никогда ни до кого не было дела. А тут переживаешь за постороннего человека.
– Да какая ж она теперь посторонняя? – усмехнулась Алёна. – Будем живы, будет подругой.
– Обязательно будете живы, доченька. Ты у меня сильная, хоть и глупая. Выдюжишь!
На неделю прилетел Никита, вызванный бабой Катей. Алёна воспряла духом, повеселела, не в силах наглядеться на своего любимого сыночка. Никита привёз деньги, почти силой заставил мать принять их от него, накупил нужных лекарств, витаминов и вкусностей: красной икры, дорогих конфет, фруктов и ягод. Долго задерживаться он не мог, уходил в рейс (он работал механиком на судне в Северном Ледовитом океане), но Алёне и этих нескольких дней хватило, чтобы набраться сил для нового этапа «лечения-мучения».
Химиотерапию Алёна перенесла сложно, впрочем, не было в отделении маммологии женщины, легко прошедшей через этот ад. Нина приезжала на каждую процедуру вместе с матерью. Поначалу Алёна сопротивлялась, не хотела, чтобы близкие её видели в таком состоянии, даже дочка. Но после первого сеанса женщине было так плохо, не было сил дойти до раковины, не говоря уже о том, чтобы привести себя в порядок. И она смирилась с Нининым присутствием в палате.
После химии у Алёны стали выпадать волосы. Она, наверное, готовилась к этому, настраиваясь на изменения во внешности. Но когда женщина увидела, что вместо её шикарных каштановых волос образовались непонятные колтуны, которые стремительно редели, она проревела полдня, а потом решительно обрила голову наголо.
– Всё, – сказала она Нине, – буду экономить на шампунях, бальзамах и масках.
– Мама, не переживай, отрастут твои волосы, ещё лучше будут.
– Да уж, куда лучше, чем сейчас, – горько усмехнулась Алёна. – Будут расти седые сухие палки, мне девчонки рассказывали, да и видела я эту отрастающую красоту. Я лучше в зеркало не буду смотреться, чтоб не видеть, какой безобразной и старой я стала.
– Мама, ты у меня всё равно самая красивая. У тебя душа обнажилась, и красота изнутри идёт. Бабушка наша так и говорит, что не та красота, что снаружи, а та, что внутри.
– Доченька, какая ты у меня добрая. Спасибо тебе, – Алёна пыталась скрыть слёзы, но они лились по щекам, смывая боль и грусть.
После химиотерапии Алёна начала стремительно терять вес. Она почти не ела, организм не принимал пищу, аппетит пропал совсем. Нина с бабушкой с ног сбились, пытаясь приготовить что-то вкусненькое, чтобы хоть немного накормить больную.
После каждого сеанса химии Алёна неделю лежала на кровати, почти не вставая, лишённая всяких желаний. Её не интересовал телевизор, не привлекали книжки, не отвлекал Интернет. Лечение высасывало жизненные соки, отнимало силы. Потом Алёна начинала потихоньку вставать, выходить на улицу. Нина и бабушка вздыхали с облегчением, и так до следующей процедуры. Наконец, Алёнины мучения окончились. Анализы показали, что болезнь отступила, давая передышку, срок которой никто не мог гарантировать.
– Живите и радуйтесь, – сказал врач, выписывая Алёну, – вы везунчик, судьба к вам благосклонна, цените это и благодарите своих родных: таких заботливых близких ещё поискать.
– Да, я насмотрелась на всяких родственников, – грустно усмехнулась Алёна. – А мне, доктор, действительно повезло, я раньше и не думала, как это важно – семья. Порхала по жизни, ни о ком не думала, кроме себя. Вот меня жизнь и шандарахнула.
– Ну, это вам виднее, – улыбнулся врач, – идите и живите полной жизнью!
После больницы Алёна не захотела возвращаться к себе в пустую квартиру.
