В 2013 году боги даровали мне публикацию в одной из самых престижных книжных серий России – «Воздух». Моя книга называлась «Управление телом». Если раньше тело было моим домом, то теперь оно стало самолётом, которым я учился управлять и выделывать мёртвые петли, необходимые для меня. Ведь «перегрузка» – это важная часть опыта пишущего человека, вообще человека эмоционального и склонного к жизни внутри себя, в своём воображении.

После этого я написал ещё три книги, последняя называется «Канат». Это аллюзия на евангельский образ. Есть версия, что выражение Иисуса «Легче верблюду пройти через угольное ушко…» – искажение переводчика, и следует читать: «Легче канату…». Канат – это я, трудный и жёсткий от скручиваний судьбы и перегрузок. А ушко – дорога в рай, которой заканчивается мой писательский путь.

Я решил больше стихов не писать. По-моему, семь книг – вполне достаточно. Во-первых, потому, что стихов, хороших стихов, не может быть много. Можно размазывать свой талант по тарелке, плодя фантомы, но это будет графомания и порождение макулатуры, которой и так хоть ж… ой ешь. Во-вторых, я высказался. Моё сообщение отправлено. Если продолжать дальше, то стихи будут пустоваты и отдавать чем-то циничным. Я могу писать как угодно, лихо и забористо, вертя рифмы и метафоры, как шаман, забывший, что главное – не транс, а путешествие с определённой целью. Литература всегда была для меня поиском, как для философа его философия. Если Истина найдена, то философия не нужна, её можно отбросить и забыть.

Подростком я был трудным…

Я не очень понимал, кем хочу стать, куда пойти учиться. В десятый класс мама меня отправила в авторскую школу при архитектурном университете. Она располагалась в центре, рядом со станцией метро «Технологический институт», на 7-й Красноармейской улице. Надо было каждый день ездить в центр, покидая дикий, но обжитой Выборгский район. Тут меня и зашатало.

Уже второго сентября нас вывезли в пригород на какой-то спортивный праздник. Там я вовсе не собирался заниматься спортом. Я купил литровый пакет розового вина в ларьке на Луначарского и первый раз в жизни напился. За этим последовала пачка сигарет Lucky strike, потом первая бутылка водки McCormick в пластиковой бутылке на троих в парадняке на Московском. Закусывали шоколадкой. Я плохо помню тот вечер, меня тошнило, я упал, треснувшись лбом об асфальт. Добравшись до дома, заснул на толчке.

В девяностые всё определялось тем, какую музыку ты слушаешь. Я не сразу подобрал репертуар, но в один прекрасный день подошёл к лотку с кассетами и сказал:

– У вас есть Sex Pistols?

Продавец посмотрел на меня, спросил, сколько мне лет и где я учусь, а потом важно произнёс:

– Старик, тебе надо в «Костыль».

Услышав смех Джонни Роттена, с которого начинается песня Anarchy In The UK, я понял, кем хочу быть и что надо делать.

Под новый, 1995, год я выстриг себе ирокез и отправился выпивать с друзьями, мы двигались в сторону «Мюзик-Холла» на новогоднее представление. Там я стал приставать к какой-то девушке, и меня с позором выперли.

Я носил булавку с крестиком, значки, бритву на шнурке. Стал послушивать «Алису», переняв это дело от одиннадцатиклассника из нашей школы, который, кстати, меня уважал и, думаю, даже завидовал моей отвязности, которую не мог себе позволить.

Всё это привело к тому, что через полгода меня со страшным скандалом «выперли» из престижной школы с записью в деле «за недисциплинированное поведение», и я вернулся в свою родную шестьдесят вторую на Поэтическом бульваре.

Траву я никогда не покупал, меня угощала дворовая шпана, к которой я присоединился. Это был очень важный и странный опыт.

У меня часто что-то шло не так. То ли перекурил, то ли трава такая попалась. В общем, я «садился на измену». Это трудно описать тому, у кого нет такого опыта.

Мир как бы распадается, ты видишь его словно в фильме «Матрица» – слегка разломанным, разобранным на идеи. И тебе кажется, что, во-первых, всё, что было с тобой до этого, – это неправильно или неправда, а во-вторых, что теперь ты нечто знаешь, ты можешь сосчитать всё, что под и над твоей жизнью. Вылетаешь из тела в некий космос, который больше тебя и твоего маленького мира, откуда лучше видно всё где-то далеко внизу. И это копошение ты теперь можешь править, можешь включить новый важный опыт в свой никчёмный опытишко.

Когда я заболел и у меня началась паранойя, это был один в один «бэд трип», только «сняться» было нечем, бред только разрастался и поглощал реальность. Но сохранялось критическое отношение некой здоровой части психики, которая подсказывала, что всё это только игра ума, что я болен и нужно возвращаться в нормальное состояние, потому что в этом опьянении невозможно жить, оно несовместимо с бытием в мире, на этой земле, в этом городе, в этой квартире. Выхода два: либо выйти в окно, либо вернуться в сознание.

В 1995 году, в десятом классе, уже по возвращении в родную шестьдесят вторую школу, я познакомился с компанией из соседнего двора, большая часть ребят училась в престижной шестьдесят первой гимназии, но все были крутые чуваки, слушали рэп и одевались в модные тогда найки и адидасы. Мы были славной командой полугопников, тусивших во дворе, по параднякам, дома у моего одноклассника Лёши В., когда родители уезжали в деревню.

Мы ходили на нашу школьную дискотеку по пятницам, перед которой напивались или накуривались – кто что любил. Там цепляли девчонок. У меня была постоянная девушка, Лена К., одноклассница, бывшая ученица Вагановского училища, балерина. Самая красивая девушка в классе и самая возвышенная, как я люблю.

В этой компании я познакомился с Ваней Гусаковым по прозвищу Гусь. Он, узнав, что я написал текст песни – а написал я его в лёгком наркотическом опьянении на уроке истории, назывался он «Анаша в тапках»… – так вот, он буквально вырвал у меня листок с текстом и убежал, обещав вернуться. На следующий день он принёс страшного качества запись воя и скрежета, наш первый суперхит. Так появилась группа «Зангези». Название, конечно, предложил я.

Мы играли, как тогда говорили, «альтернативную» музыку. Немного гранжа, немного индастриала. Гусь познакомил меня с американскими гранжевыми командами и великими Einsturzende Neubauten. Я пытался внедрить в его сознание немного русской музыки – «АукцЫон», «Звуки My».

Мы продолжили ленинградскую традицию домашних записей. С помощью обычной шестиструнной гитары, пионерского барабанчика и нескольких советских микрофонов мы добивались по-настоящему грязного тяжёлого звука. Наша агрессивная музыка била по нервам и заставляла стонать.

Мы записали сингл из четырёх песен «Циклодол ещё вернётся» и два полноценных магнитоальбома «Расчленение духовности» и «Самоубийство Свидригайлова». «Расчленение духовности» посвятили памяти Сергея Курёхина, только что ушедшего в лучший мир.

Ваня, кареглазый, с манерами пацанчика-увальня, добрый, но иногда агрессивно-несговорчивый, стал моим другом не разлей вода на долгие годы. Сколько было выпито водки и выклевано нервов соседей сверху и снизу наших квартир, когда наш истошный ночной лай и гогот не давали им спать…

Мы были настоящей командой. Никогда позже я не был так близок с другом, как был близок в молодости с Гусём. К сожалению, после поступления в институты – я на филологический, а Гусь в Институт кино и телевидения – наши дороги стали медленно расходиться. Сначала мы перестали делать музыку. Я страшно переживал по этому поводу. Хотя я совсем не умел петь и фальшивил на каждой второй ноте, я очень хотел стать рок-звездой и ни о чём другом не мог думать. Более того, я не представлял, как я могу этим заниматься без Гуся.

Сейчас Ваня известный звукорежиссёр кино. Работал на площадке у Балабанова, делал звук Герману-младшему… Наши пути разошлись навсегда.