Советские писатели, поэты и композиторы сочиняли море талантливых детских книг, песен и стихотворений. Мы, дети, с уже привитой нам радостью откликались на вложенный в них патриотический смысл, воспринимаемый нами с должной естественностью. Но, забегая на три десятилетия вперёд, когда из пятилетних детей получились умеющие трезво мыслить взрослые, стоявшие на грани отъезда из СССР, у многих возник ряд вопросов, касающихся взаимоотношений личности и государства.

– Да, мы любим нашу Родину, – мог сказать каждый. – Мы выросли с этой любовью в наших сердцах. Да, нам больно её покидать. Но… любит ли она нас в ответ? Почему у нас столько трудностей на каждом шагу?..

Нам промывали мозги лозунгами, за которыми практически стояла пустая патриотическая болтовня. Нас заставляли верить в то, что шло вразрез с нашими убеждениями, держа в узде наши мысли и поступки, контролируя нашу личную жизнь. Мы всегда были готовы на любой подвиг во имя Родины. Но любит ли она нас с такой же преданностью? Почему каждым поворотом жизни наша Родина демонстрирует нам безучастие и холод к нашим судьбам?

Само выражение дедушка Ленин звучало тепло и ласково и приучило советских малышей всегда видеть и чувствовать его дедушкой всех детей страны Советов. Советские художники, рисуя его портрет, добавляли к ленинской улыбке две-три симпатичные морщинки возле глаз, придавая изображению тёплый, приветливый характер. И детские сердца доверчиво тянулись к своему всероссийскому дедушке и верили тем, кто прививал, а, точнее, программировал в нас эту любовь.

Нормальным проявлением патриотизма было украшать свои жилища портретами Ленина и Сталина. Поколениями советские люди были воспитаны на искренней личной привязанности к своим вождям. Такие же застеклённые Ленин и Сталин с почётом висели у нас дома и в Хабаровске, и в Баку, и в Одессе.

Каждый год первого сентября наступал новый школьный учебный год. Это был всенародный праздник, когда с разных сторон стекались в школу дети с цветами в руках. Вот пришло и моё время шагать в парадной форме, с огромным, торжественно торчащим белым бантом, с цветами и новеньким портфелем. А параллельно с началом школы начались мои уроки игры на скрипке в музыкальной школе, куда меня три-четыре раза в неделю водили мои родители. Но маленькая певунья скрипочка – изумительный Б-жественный инструмент – не стал моим из-за бестактности моего преподавателя. Меня обижал пренебрежительный жест его руки, хлопающий меня по животу со словами «Спрячь пузо!».

В ноябре 1951 года, ещё в Хабаровске, у нас в семье родилась маленькая девочка. Туго завернутая в свои пелёночки, она напоминала крошечный кокон, из которого постепенно вылупилась очень интересная личность по имени Наташенька. В ней всегда было много любопытствующей бесстрашной энергии. То она сидела на подоконнике третьего этажа, свесив ножки вниз. То, как обезьянка, лазила по балкончикам резного буфета немецкой работы, мечтая поспать в спокойной недосягаемости за красивой деревянной короной под самым потолком. То однажды влезла под потолок на сваленные в кучу стулья в Доме Учёных, где никто не мог её достать. Она хохотала над всеми попытками взрослых добраться до неё. Помогла плитка шоколада, обещанная маленькой шкоднице в качестве награды. Когда мама водила меня в музыкальную школу, и мы не могли взять Наташеньку с нами, мама запирала её дома на ключ, что было нормальной практикой в те времена. К нашему приходу она развлекала себя, перемешивая манку с гречкой, рис с мукой, хранившиеся в буфете. Мы заставали дома результаты её экспериментов.

Работа военнослужащих была часто сопряжена с частыми и далёкими переездами. И в 1952 году наша семья переезжает из Хабаровска в столицу Азербайджана. Хабаровск – Баку, поездом – длинная, около месяца, дорога. Заботливая Мама взяла в дорогу игрушки, любимые книжки и настольные игры. Семилетняя, я знала много стихов наизусть, и Мама сверкала от гордости, когда я часами развлекала соседей по купе, вычитывая наизусть весь свой советский детский репертуар. Папа тоже любил возиться с нами, но с Борей у них были особые отношения. Они всё время что-то строили, мастерили, и неудивительно, что в результате Боря пошёл по Папиным стопам, став инженером-кораблестроителем.

Итак, мы в Баку. Нас разместили в самом центре города, на улице Шаумяна, в общежитии для семей военнослужащих. Это был огромный многоэтажный дом МВД[16], занимающий целый квартал, со спортивными площадками для детей и взрослых.

Там было много зелени, беседок, скамеек и столов, что привлекало народ. Старушки обменивались рецептами блюд и новостями, толковали о болячках и гениальности своих внуков. Старички сражались в домино и шахматы. В беседках девочки играли в дочки-матери, мальчишки гоняли на велосипедах. Дворы нашего детства – особая глава в жизни каждого.

В Баку был огромный военный порт на Каспийском море, и мой отец был послан туда для инженерных работ на военно-морских судах. Мама больше не работала, занимаясь семьёй.

Однако бегать по дворам мне пришлось недолго. Благодаря брату родители купили пианино. Он много раз бегал в магазин музыкальных инструментов занимать очередь на его покупку, но всё время опаздывал, прибегая десятым, двенадцатым или пятнадцатым. Но однажды нам повезло, и Боря оказался в очереди третьим. К нему примчался Папа и нам, наконец, досталось чёрное высокое пианино, дефицит и гордость отечественного производства. Их обычно привозили в магазин не больше пяти-шести штук. В результате успешной покупки меня наконец определили в музыкальную школу при клубе МВД по классу фортепиано.

Школы по всей стране делились тогда на мужские и женские. В моём классе был самый настоящий национальный коктейль. В нём учились, беленькие русские, смугленькие и даже очень смугленькие девочки – армянки, грузинки, азербайджанки.

Годы шли, я взрослела. Но детские эксперименты ещё не закончились. Дорога в школу была довольно долгой. По улице, по которой я шла, были проложены трамвайные рельсы и большие красные трамваи проезжали в обоих направлениях. Мне было интересно, что будет, если положить на рельсы камушек. Потом я положила копеечку, затем гвоздик, кусочек яблока, карандаш и каждый раз я с восторгом ждала результата. А однажды мне стало интересно, что будет с Маминой косынкой? Я сняла её с себя и подложила на рельсы уголок.

Когда я пришла домой, и Мама увидела испорченный платок, она, ничего не сказав, просто горько заплакала. Как оказалось, она «достала»[17] этот платок с большим трудом. Таких больше нет и не будет. Тоненький, крепдешиновый, он был тёмно-синего цвета в беленький мелкий горошек. Моя любящая, заботливая Мама не пожалела и надела на семилетнюю глупышку ценную для себя вещь. Расстроенная, вся в слезах, Мама села на диван и дрожащими губами сказала:

– Лучше бы ты, доченька, платок этот совсем уничтожила. Как его теперь носить? Где, спрашивается, я возьму другой?

Видя её горькую реакцию, и покатившиеся по щекам слёзы, я, булькая своими слезами и текущим носом, сказала:

– Мамочка, миленькая, не плачь. Я больше так не буду. Я его в следующий раз совсем уничтожу. Честное слово! – и, испугавшись собственных слов, заплакала ещё пуще на её всепрощающем плече.

Однажды Папа принёс домой зарплату, оставил всю стопку разных денежных купюр на столе и куда-то ушёл. Убрать эти деньги на положенное место Мама ещё не успела, и вся стопка аккуратно лежала там, где её оставил Папа. Мои глаза, увидев высокую пачку денег, вдруг неожиданно заставили активно заработать мои лёгкие на затеи мозги и быстренько сообразить, что, если я возьму всего одну бумажку, всего три рубля, этого явно никто и не заметит. Зато я смогу купить себе на них свои маленькие радости, на которые нам, детям, денег обычно не давали. Предел моей фантазии быстро обрисовался в моём воображении яркими красками: