– Так с каким делом ты провел ночь?

– Про этого, Ника Кейва. Что ж еще.

– Нарыл что-нибудь?

– Я думал. Думал-думал и ничего не придумал. Но я бы поделился своими соображениями, если ты принесешь мне кофе.

Роберту стало интересно, до чего докопался коллега, но раскрывать свои карты он не хотел. Если он сам найдет убийцу, то его авторитет в участке вырастет раз и навсегда. А пока он самый младший в этом учреждении, и почти каждый полицейский, особенно детектив Кюмри, считает нужным ежедневно ему об этом напоминать.

Он принес коллеге большую кружку кофе и сел напротив.

– Ну, рассказывай.

– Сцену устанавливали за один день до концерта, так?

– Так.

– Я проверил и узнал, что в день концерта доступ к сцене был только у звукорежиссеров, фотографа, менеджера и артистов. Артистов и их менеджера я уже опросил, вряд ли это они. Все убиты горем. И алиби у них несокрушимые – они все время были вместе и никто не отлучался. Звукорежиссеров было всего двое. Они пока что под подозрением. Один фотограф тоже под подозрением.

– То есть это кто-то из них троих?

– Не факт. Возьмем день до концерта – там доступ к сцене был у монтажников и уборщиц. Сегодня нам нужно будет проверить их всех. Я еще не приступал. Не хочешь заняться?

– Не хочу, но могу.

– А если это кто-то из них? Представь себе, если ты раскроешь это дело! Какое уважение к тебе сразу появится!

– Я не думаю, что это кто-то из них.

– Почему?

– Шестое чувство.

– Ну началось.

– Ладно, я хочу их проверить, доволен?

– Да. – Майкл расплылся в улыбке. – А я поеду домой, посплю, пожалуй.

Он допил кофе, собрал бумаги, которые лежали на столе, и сгреб их в портфель. Снял тапочки, обул уличную обувь и не спеша вышел из офиса. Роберт облегченно вздохнул. Ему не хотелось, чтобы кто-то знал, что он работает над другой версией произошедшего. Он собирался закрыть дело самостоятельно.

***

На столе лежали три стопки сшитых листов – каждая толщиной по три-четыре сантиметра. Роберт заблаговременно сделал ксерокопии материалов по делу Алекса. Он не знал, для чего, но подсознательно догадывался, что они ему пригодятся. Основной объем этих материалов составляли письменные расшифровки бесед Алекса с психотерапевтом. Роберт не читал их полностью, не было смысла. Достаточно было заключения врача о том, что Алекс полностью вменяем. И теперь он был твердо уверен, что ему нужно их просмотреть.

Он листал страницу за страницей, вчитывался в ответы Алекса. В каждой реплике он находил подтверждение тому, что искал: психологические портреты Алекса и Нины совпадали.

Одна сессия поразила его больше всего.

– У меня рак, – сказал Алекс.

– Вот как. – Видно, что врач не сразу нашелся, что ответить на такое признание. – И давно?

– Не очень, около года.

– Как вы себя позиционируете в связи с этим? Нет ли у вас ощущения безысходности или нежелания жить?

– Абсолютно нет. Мне его вырезали недавно. И теперь я здоров.

– То есть то, что вы сделали, не связано с вашей болезнью?

– А вы думали, что я такой несчастный, жертва судьбы, решил из мести за несправедливость этого мира взорвать десяток человек?

– Нет, я так не думаю.

– Я нормальный. Я не устану это повторять. Я не псих, я сделал это сознательно.

Роберт поежился от холода внутри. Воспоминания о тех днях прорывались сквозь сознание, придавая этому моменту мрачный оттенок. Роберт внезапно почувствовал сожаление и грусть. Ему было одиноко. Должно быть, так же одиноко, как Алексу в его камере. Но у них было разное одиночество. Роберт всегда думал, что Алекс – его лучший друг. А оказалось, что он совсем не знал его. Никогда не знал и никогда не понимал.

– Что это вы делаете? – сказал доктор.

– Вы о чем?

– Ну вот это, крутите ладонью перед лицом. Что означает этот жест?

– Не знаю. Я делаю так, когда мне нужно успокоиться. Вы выводите меня из себя своими вопросами

– Для протокола. В данный момент Алекс делает жест рукой, как будто снимает с себя маску.

У Роберта екнуло сердце. Вот оно, одинаковый, такой знакомый элемент. «Это нельзя ни с чем спутать, – сказал он вслух, – это она».

10

Нина была прекрасна в тот вечер. Роберт подумал, что следовало повести ее в ресторан, а не в кофейню. Небесно-голубой сарафан плавно струился, в нужных местах повторяя изгибы ее тела. Длинные волосы мелкими волнами ниспадали на плечи. Она была стройна и кокетлива, несмотря на то, что ее уже нельзя было назвать юной девушкой. Он встал и отодвинул для нее стул. Никогда раньше Роберт не замечал за собой такой галантности и сейчас не понял, как это произошло. Просто не ухаживать за ней было нельзя.

– Очень рад, что вы согласились на мое предложение, – сказал он.

– Оповестите меня, когда можно будет переходить на «ты».

– Вы очень прямолинейны, да?

– Угадали. Ничего не могу с собой поделать, честность – мое все. – Она провела рукой по невидимой маске, точно так же, как это делал Алекс. Роберт поразился сходству.

– Что вы сейчас сделали?

– О чем вы? – Она не сразу поняла вопрос. – Ах, это. Меня часто об этом спрашивают. Так делал мой отец.

– И что это означало у вашего отца?

– У него была болезнь. Я не знаю, какая. Он всегда так делал, когда играл со мной. Он показывал призраков.

– А вы их видели?

– Слишком много вопросов, Роберт. Для первого раза достаточно.

– Ладно. Хотите, я расскажу о себе?

– Конечно.

– Я вырос в семье дантистов в городе В., мой отец умер два года назад, а после него заболела мама.

– Сожалею.

– Я закончил полицейскую академию, а до этого учился в Восточном университете на кафедре психоанализа.

– Так вы много знаете о человеческой психике?

– Много не знаю, я, скорее, интуитивно чувствую. Я не окончил университет.

– Почему?

– Слишком много вопросов, – усмехнулся он, – давайте вернемся к вам.

Они заказали кофе, Нина взяла пирожное и долго ковыряла в нем вилкой, пока говорила. Она практически размозжила его по тарелке.

– Я работаю старшим научным сотрудником в «Элайн Фарма». Всю мою работу можно свести к секвенированию генома человека.

– К чему?

– Это довольно сложно объяснить.

– Попробуйте.

– Представьте, что у вас есть двадцать тысяч экземпляров «Войны и мира».

– Допустим, представил.

– Вы их пропускаете через шредер, а потом хорошенько перемешиваете. Потом наугад вытаскиваете из этого вороха небольшую кучку разрезанных бумажек и пытаетесь собрать из них исходный роман.

– Так.

– А еще у вас есть рукопись «Войны и мира». Допустим, вам сам Толстой ее подарил. Текст, который вы соберете из этой кучки полосок, нужно будет сравнить с этой рукописью, чтобы отловить опечатки (а они-то там точно есть). Вот так же читают ДНК.

– Простите, я не очень улавливаю суть.

– ДНК выделяют из клеточных ядер и делят на кусочки по триста—пятьсот пар нуклеотидов (ведь все нуклеотиды связаны попарно). Молекулы ДНК дробят, потому что ни одна современная машина не может прочитать геном от начала до конца. Последовательность слишком длинная. И по мере прочтения накапливаются ошибки. Так вот, чтобы восстановить «Войну и мир» после шредера, нужно прочитать и разложить в правильном порядке все кусочки романа. То есть мы читаем эту книгу несколько раз по крошечным фрагментам. То же самое с ДНК: каждый участок мы прочитываем с многократным перекрытием, ведь мы анализируем не одну, а множество ДНК.

– Боже мой, как это все сложно.

– Когда создается новое лекарство, секвенаторы прочитывают ДНК, находят там мутации и создают модель. Модель молекулы, которая как бы накладывается на ДНК и должна покрыть нужную мутацию.

– Вот как. И над каким лекарством вы сейчас работаете?

– Все как всегда, Роберт. Рак – главная проблема человечества. Вы, например, знали, что за последние десять лет частота заболеваемости раком увеличилась на пятьдесят процентов?