На старом, как сам Джорджтаун, диване лежал один из организаторов торжества, перевязанный тонкой витиеватой бечевкой. Другой, в маске Джейсона Вурхауза4 держал импровизированный нож над, склонившейся на колени, моей одногруппницей на лице которой была размазана «кровь» и выражался, отнюдь, не наигранный страх.
Еще один студент переоделся в старомодную мадам в засаленном халате и паклеобразном соломенном парике и втолкнул меня в узкую комнатку. Там за руки меня схватила еще одна девушка с обреченным лицом и черной вуалью на глазах. Она уложила меня на бетонный пол и вычертила вокруг пентаграмму, как я потом поняла томатным соком. Бормоча что-то себе под нос она, наверное, хотела нагнать на меня страху, но ничего кроме истеричного хохота я издать не могла.
Я не знаю, почему во всей этой импровизации в духе ужастиков, где маньяк убивает девственницу, выбрали главной героиней именно меня. Но еще несколько минут они «издевались» надо мной и моими собратьями по несчастью, заставляя их выполнять глупые задания, а меня мерзнуть на этой бетонной плите. Пока в комнату с душераздирающим воплем: «Посвящены!» не ворвался мой «спаситель» – Майкл и не освободил нас.
Потом были еще поедание какой-то субстанции под названием «Каша Гаудеамуса» и распитие под балконом общежития «Черной Луизы» – смеси рома, водки, колы, кофе, перца и еще Бог знает чего.
Может, это и было первым знаком к тому, что спустя несколько лет я буду регулярно сталкиваться с ритуалами, но теперь уже в них, к сожалению, не будет места томатному соку и ножам, вырезанным из картона.
***
Кристина совершенно пустым взглядом смотрела на книжные полки в своей гостиной. Перед глазами вместо пестрых обложек произведений Гюго, Харпер Ли, Дюма, Рея Бредбери, Кена Кизи мелькали воспоминания из детства.
Она помнила себя маленькой пятилетней девочкой в бирюзовом сарафане на тонких лямочках, спадающих с худеньких бледных плеч. Как бы ей хотелось вернуться в то время, снова быть счастливой только от того что тебе купили мороженое, бегать под горячим ливнем и смеяться, играя в мяч с отцом.
Она помнила, как папа учил ее кататься на белом высоком велосипеде, великоватом для нее и потому они прицепили два дополнительных колеса, чтобы Крис было удобнее учиться кататься в начале.
Она помнила как, кружа по кварталу, падала на каждом повороте не додумываясь снизить скорость на виражах, пока папа, раскроивший себе колено в попытке поймать дочку, не подсказал ей.
Она помнила это чувство свободы, полета на своем железном коне, недавно купленном на день рождения, чувство гордости, переполнявшее ее маленькую душу, из-за того, что она стала самой младшей в округе кому купили ролики. Потом она, правда, променяла их на три пачки жвачки, привезенной соседским пареньком с восточного побережья. Мама тогда сильно ругалась и требовала вернуть ролики назад, а папа только улыбался и втихаря гладил дочку по голове.
Они, конечно, вернули ролики и папа купил Крис в четыре раза больше жвачки, чем она получила от соседа. "Чтобы больше жвачка не была ей дороже роликов", – объяснил он маме, когда она возмущенно спросила, зачем он это сделал, ведь Крис была наказана. А Крис сжевала почти все упаковки сразу и чуть было не заглотила их, поперхнувшись.
Она помнила, как они ездили все вместе в Дисней-Лэнд и провели там весь день. Как она каталась на всех каруселях на каких только пожелала, ей покупали столько мороженого, сколько она хотела и даже мама не бурчала, что у нее может разболеться горло. Крис объелась сахарной ваты с карамелью и соленого попкорна и к вечеру вымоталась так, словно грузила щебень.
Это только потом она узнала, что этот самый счастливый день станет последним для нее. На следующий день папа ушел. Навсегда. Ушел к другой женщине, у которой тоже был ребенок. Мальчик. Крис была старшей сестрой, и это стало бы еще одним поводом для гордости, если бы не факт того, что папы больше не было рядом.
Кристина тряхнула головой, словно, вытрясала дурные воспоминания, пытаясь сохранить только то хорошее, чего было так много в ее детстве и так мало сейчас.
***
«Пятое марта. Суббота.
Я знаю, что это безрассудно, но, черт возьми, одним разом больше, одним меньше! Какая разница! Я хочу его и хочу быть с ним. Он самый потрясающий мужчина из всех кого я встречала. Никто еще не был так внимателен ко мне, так заботлив, так нежен. О, он потрясающ в постели. Такой грубый, требовательный и в тоже время чуткий. О, я возбуждена только от одного воспоминания о той ночи. Я хочу повторить и мне плевать, что он женат!»
«Седьмое марта. Понедельник.
Два дня пролетели незаметно. Мы провели вместе все выходные. Мы занимались любовью везде: в спальне, на кровати, на полу, на кухонном столе и на диване в гостиной, на комоде и в душе. Я даже сбилась со счета. Такого никогда не было. Я хочу его еще больше с каждым разом!»
«Одиннадцатое марта. Пятница.
Прошла целая неделя и он мне так и не позвонил. Он упоминал, что собирается уезжать, но не сказал куда. Может быть, я просто надоела ему? Нет, у него, наверняка много дел. Да и жена. Она не может отпускать его каждую ночь… Я бы не отпустила…»
«Пятнадцатое марта. Вторник.
Опять этот напыщенный придурок звонил! Я ненавижу его! Каждый раз, когда он появляется у меня проблемы. Он снова клялся в любви и говорил, что кинет к моим ногам весь мир. Идиот. Зачем мне его мир, если я могу получить много миров одновременно?»
«Семнадцатое марта. Четверг.
Несмотря на то, что этот идиот разбудил меня спозаранку со своими глупыми ухаживаниями (подумать только – подарил мне замызганную розочку и плюшевое алое сердце, будто бы это разогреет меня?!) день прошел отлично. Я собираюсь на свидание с М. Он самый лучший!»
Майкл отправил мне первое письмо на Новый Год. Это было даже не письмо, а открытка с северным оленем, в зеленом колпаке и бубенчиками на шее. На олене верхом сидел толстый улыбчивый Санта-Клаус, скрючившийся под весом огромного красного мешка с подарками.
На обратной стороне открытки, часто усыпанной мелкими песчинками серебристых блесток, было написано поздравление:
«Дорогая, Кетрин! Этот Новый Год будет для тебя первым в новом качестве. Я надеюсь, что он принесет тебе только победы и ни одно разочарование не коснется тебя. Я люблю, как ты закидываешь голову назад, смеясь над моими глупыми шутками, я люблю твои сияющую улыбку и хочу, чтобы она никогда не исчезала с твоего прекрасного лица. Будь счастлива, моя королева! Я люблю тебя!»
Это было его первое признание в любви мне. Мы встречались только два месяца, и я не могла сказать о том, что испытывала к нему что-то более глубокое, чем симпатию. Но, думаю, меня восемнадцатилетнюю девушку, прельстили красивые ухаживания, громкие слова, мне нравилось, что он не стеснялся показывать свои чувства на людях. Тогда мне казалось это романтичным и я купилась.
Второе письмо я получила от него на день рождения. Он преподнес его вместе с подарком, тщательно упакованным в большую коробку, замотанную красной фольгой с шелковым малиновым бантом.
«Любимая, Кетрин! Я уже не представляю свою жизнь без тебя. Ты сделала ее красочной, яркой, внесла в нее смысл. Без тебя я был бы уже не тем. Я не представляю, что значит просыпаться без тебя, что значит засыпать без твоего поцелуя, я не помню, чтобы хоть когда-то жил нормально пока не встретил тебя! Ты самое лучшее, что есть у меня!»
Потом было еще несколько писем, чье содержание мало отличалось от предыдущих. В них Майкл обычно распалялся на эмоции, не стесняясь говорить, что чувствует, в то время как я с каждым разом все хладнокровнее принимала это. Становилось обыденно, то, что на каждый, даже самый малозначительный праздник он преподносил мне подобный опус. И мне, словно кошке, пресытившейся от каждодневной кормежки черной икрой, стало безразлично, что пишет в этих открытках Майкл.