– Что ж, – рассудил я, глядя на экран монитора, – любой начальник, в какие бы либеральные одежды он не рядился, прежде всего консерватор, а это значит, что немаловажное значение в формировании его обо мне мнения, будут играть мои родословные корни, со своими истоками. – Здесь я задумался над своей формулировкой первоочередных задач. И не увидев для себя разночтений и перекосов в надуманность, на которые я такой мастер, перешёл к детализации поставленной перед собой задачи, где и пошли свои вопросы: И с чего начать? Как глубоко копать? Ограничиться ли только сухой констатацией фактов, или же в неоднозначно трактуемых случаях, где мой прапрапредок по неизвестной линии, какой-нибудь барон, – моя не любовь к физическому труду и близость к дивану, прямо указывает на наличие в моём генеалогическом древе вот таких сановитых родственников, – не слишком разумно обошёлся с другим моим прапрапредком из другой родословной линии, капитаном гвардейцев, отправив его кормить собой рыб, развёрнуто обосновать этот его поступок, выглядящий преступным только с позиции современности. А так он вполне укладывается в рамки того времени, когда честь была в чести, и если ты называл негодяем и ничтожным человеком даже негодяя с большой буквы, то изволь отвечать за свои слова и приходи на дуэль.
А то взяли себе привычку прятаться за псевдонимами и поливать всех без разбору грязью, а когда возьмут за одно место, то плакаться, объясняя, что его не так поняли и вообще, это не утверждение, а его оценочное мнение, за которое его судить нельзя и нужно отпустить.
«Так вот, мой прапрапредок, барон Сен Жуан, а по-нашему, барон Александр Евгеньевич, когда его посмел зацепить на банкете, даже не словом, а своим вызывающим одни судороги на лице бестактным поведением, другой мой прапрапредок, капитан гвардейцев, большой весельчак и балагур, Закускин: «Барон, извольте подать мне закусить», то он не стал разбираться и выяснять, сколько капитан Закускин сегодня выпил бутылок шампанского и как он владеет шпагой, а немедленно потребовал подать себе чистые перчатки. Вот так прямо на весь зал и заявил: Подать мне чистые перчатки!
Чем немедленно вызвал брожение в умах всей собравшейся на банкете у губернатора публики, а в особенности у капитана Закускина, крайне удивившемуся такому заказу барона, своего кузена по материнской линии. – Я хоть человек и не привередливый и со своими закидонами, но перчатками закусывать, это даже слишком для меня. – Рассудил про себя капитан Закускин, закидывая в себя рюмку уже без всякой закуски.
И вот из боковых дверей все в золоте, выходит лакей с разносом, на котором лежат белоснежные перчатки и прямиком идёт к барону Александру Евгеньевичу Разумовскому, который, как стоял на одном месте рядом с одной великосветской дамой на выданье, к которой он питал нежные чувства, и не только потому, что счастливчика ждало многомиллионное наследство, то так и продолжил стоять. А ведь барон действительно был искренен в своих сердечных к ней чувствах. А всё потому, что эта великосветская дама, леди Гамильтон, была свежа, молода и крайне симпатична. И единственное, что вносило свой диссонанс во всё это её совершенство, это было то, что она никак по-нашему не изъяснялась и как общепринято в таких случаях говорить, то была ни в зуб ногой. Так что перед бароном и перед другими кандидатами на её внимание, стояла непростая задача, завладеть этим её вниманием и тем самым завоевать её сердце. Ведь никто не знает её языка, а тот высокий тип весь в чёрном, кто её привёл сюда, создаёт интригу и не раскрывает ту местность, откуда она вместе с ним прибыла, сколько бы в него развязывающей язык жидкости не вливали.
Вот и приходится барону Александру полагаться наудачу и на все свои знания иностранных языков, о которых он единственное, что знает, что они существуют и на них разговаривают те люди, которых он совершенно не понимает.
– И не была бы леди Гамильтон так пригожа и отчасти сногсшибательно красива, хоть и слегка костлява по моему досужему мнению, то я бы давно плюнул на неё. – Поглядывая из-за спины этого субъекта во всём чёрном на вздыхающую в одиночестве леди Гамильтон, барон Александр принялся строить на её счёт планы. – Но теперь это дело моей мужской чести, завоевать её. – И барон Александр полный решимости взять эту неприступную крепость, леди Гамильтон, хватает за пуговицу на рукаве этого типа в чёрном, отрывает её и прямиком направляется к леди Гамильтон, чтобы, так сказать, выразить ей для начала своё почтение.
Ну а леди Гамильтон, как будто чувствует, что она разожгла огонь любви в груди самого видного офицера в этом собрании великосветского общества, и как только барон Александр выдвинулся по направлению к ней, чтобы разделить с ней одиночество, она берёт и отворачивается к нему спиной, чтобы так сказать, проверить его на сообразительность и заодно, на обходительность с великосветскими дамами. Правда, барон Александр этот её поворот к нему спиной интерпретировал несколько иначе. – Кокетничать вздумала, стерва. – Сделал вывод барон Александр, ещё больше укрепившись в желании погубить эту леди. – Как кошка будешь за мной бегать. – Усмехнулся себе в усы барон Александр, подходя со спины к спине леди Гамильтон. Здесь, на расстоянии полушага, он останавливается и начинает волновать спину и вслед за ней всю леди Гамильтон, однозначно чувствующую спиной, как ей в неё так горячо и крепко дышат.
Но леди Гамильтон не может себе позволить обернуться, даже когда её к этому принуждает её любопытство и искреннее желание взглянуть на того, кто так горяч по отношению к ней, и это не только потому, что её родословная прослеживается прямо до короля Артура, а просто она леди с крепкими принципами, не позволяющими ей быть отзывчивой, и она вообще, холодна, как лёд, а тёплый воздух в спину ей полезен.
– Что ж, я не гордый. – Молвит барон Александр и бросает на пол перед леди Гамильтон пуговицу. Леди Гамильтон, естественно, заинтригованная отвлекается от своей спины и, наклонив голову, переводит свой взгляд на пол, где вдруг видит неожиданно появившиеся чьи-то ботфорты. Леди Гамильтон медленно поднимает свой взгляд, который перебирается по камзолу, начиная от ботфорт и дальше вверх, и видит перед собой смешливого господина. И хотя леди Гамильтон приятна внешность этого господина и его улыбка располагает к себе, она, как натура, воспитанная в чёрствости своего самовыражения, где для смеха и всякой улыбчивости нет места, только хмурится и с выражением недоумения смотрит на него.
А этот смешливый господин, между тем, и не собирается в ответ хмуриться, а он начинает ей что-то сбивчиво говорить. – Что, не понимаешь меня, дура? – глядя на леди Гамильтон, задаётся вопросом барон Александр, несколько вспылив на леди Гамильтон за такую её привередливость в деле своего знания не тех языков. – У себя дома небось, кичится своими разносторонними знаниями во всех видах наук, и вообще, она натура просвещённая и всё обо всём знает. – Барон Александр принялся распекать леди Гамильтон за её недальновидность. – Но как видишь, грош цена твоим знаниям, если ты их словесно выразить не можешь. И мой печник, без единого класса образований, – а ты, наверное, закончила институт благородных девиц, – и кроме печного дела ничего не знающий, будет в глазах нашего общества выглядеть куда как эрудированней и умней, чем ты. – На этом барон Александр перестал третировать леди Гамильтон и начал рассуждать по существу вопроса.
– И как же к тебе обращаться? – продолжая улыбаться, вопрошает себя барон Александр, начав судорожно соображать в поиске ответа на этот вопрос. – Да! – осенила догадка барона. – Надо назвать её по имени. – Приходит к решению барон Александр и обращается к леди Гамильтон. – Леди Гамильтон? – делая лёгкий реверанс в её сторону, вопросительно обращается к ней барон Александр. Ну а леди Гамильтон, как всё же в первую очередь леди, а затем уже всё остальное, давно уже чувствуя необходимость выговориться, поняв, что другого случая ей может и не представится, забыв о своих принципах и о той надменности, с которой она смотрела на окружающих, вдруг улыбнулась и, покачав головой, подтвердила это предположение барона: Ес.
