– Уроборос, – я не улыбнулась.
– Ты… – Морган рассмеялся, – слишком серьёзно воспринимаешь мои слова.
Я так растерялась, что с трудом могу вспомнить, о чем он рассказывал. О соседях, которые завели осла в своей квартире и ждут, пока распогодится? Собираются с помощью металлоискателя найти сокровища на берегу Южного Буга, а потом навьючить своего мула и убраться восвояси из этого мертвого города. О преподавателе физиологии в их медицинском колледже, который вышел из окна, чтоб обратить на себя внимание?
– Но там балкон, понимаешь?
Это я запомнила. Прыгать нужно только без страховки. Чтоб привлечь внимание.
Учился Морган на фельдшера, в медучилище.
Мне кажется, ему нужно стать актером или писателем. Я чувствую в нем талант. А он все заладил: хочу быть врачом. Врачи – это тетки с варикозными венами и мужики, которые смотрят сальным взглядом во время того, как пальпируют живот. У них застиранные халаты, торбочки вместо сумок и вечно помятые деньги в многочисленных карманах. От них пахнет пóтом, спиртом, больницами. Они не любят людей, вечно советуют самые дорогие лекарства и назначают УЗИ щитовидки и всякие рентгены! А кому оно надо, лишний раз облучаться…
Один врач трогал мою грудь. Мне было лет двенадцать, и моя мама решила, что у меня свинка. У меня опухло лицо и болело под мышками. Я не сказала этого маме, но я побрила их папиной бритвой. Там было всего несколько волосков, но они меня раздражали. В общем, не могло у меня быть свинки. У девочек не бывает, я читала. Я же не дура, этот врач наверняка знал, что у меня не может быть свинки, но все равно настоял на том, чтоб пощупать мои лимфатические узлы. В его кабинете было холодно, а на стенах висели плакаты с рекламой презервативов. Мама ждала меня снаружи. Он попросил лечь на кушетку и поднять кофту, а когда нагнулся, я увидела сколько волос у него в носу. Он не помыл руки, не объяснил, что собирается делать, и начал щупать мой живот и стучать по нему пальцами. Потом попросил встать и сунул свои руки мне под мышки. Я вспотела, пока мы шли в поликлинику, и он поморщился. Или мне показалось? Сказал следить за гигиеной и прийти ещё, если поднимется температура.
Когда я рассказала Моргану, что думаю о врачах, он сказал, что несмотря на то что мне так нравится выходить из дома, дом из меня никуда не выходит.
А потом сунул мне под нос свой телефон с открытой вкладкой «паротит»[4].
Ладно, бывает и у девочек.
Морган поздний ребенок, как и я. Его воспитывает мать по имени Марта, которую Морган брезгливо называет «сущая женщина», и Сережка – профессиональный йог (он сам так о себе говорит) и инженер. Лучший друг покойного отца Моргана – Андрея.
Андрей умер из-за огромного эхинококка в печени, размером с футбольный мяч и своего упрямства! Он годами готовился к собственной смерти, потому что жизнь наскучила ему ещё в тот день, как его брат-близнец отдал душу Богу, в июне 1987-го.
В завещании он написал жене: «Развей мой прах над Южным Бугом и ни в коем случае не выходи за Сережку!»
Романтическая возня с Сережкой длилась не один год, и все вокруг об этом знали.
Марта и Андрей не справились со своей трагедией. Их отношения начали трещать по швам вместе с трехэтажным домом, который они возводили с нуля больше пятнадцяти лет. Все варенье скисло, абрикосовые деревья перестали плодоносить, деревянные окна были съедены термитами, а пол прогнил. Дом строился для большой семьи. В одном крыле – Марта и Андрей, в другом – Семен, брат-близнец, его будущая семья.
Пока Андрей отрывал стрекозам крылышки, собирая первые познания в аэродинамике (он мечтал стать пилотом), Семен перевязывал лапы дворовой собаке и диагностировал аритмию у толстых голубей. В пятнадцать пути разошлись – Андрей пошел в военное училище, Семен – в медицинское. У братьев был свой язык. Они называли его «вороний», перед каждой гласной буквой нужно было вставлять «кар». Например, бркарт или Карндркарей. За годы тренировок они наловчились говорить так быстро, что их никто не понимал, некоторые даже принимали их вороний язык за сербский.
В апреле 1986-го Семена отправили врачом-добровольцем в город Иванков – первоначальный приемный пункт эвакуации населения Припяти. Алое свечение, исходящее от реактора четвертого энергоблока, невозможно было не заметить, но многие люди сопротивлялись, не хотели выезжать. Пациентам давали смесь йода с водой. По пустынным улицам ходили патрули с дозиметрами. Появились первые симптомы лучевой болезни.
Тех, кто не захотел эвакуироваться, силой вывезли из города.
Люди пили молоко и молились.
Семен вернулся домой спустя месяц. Лысый, почти слепой, с голубоватым пятном на правом глазу, алыми изъязвлениями на коже и бесполезным противогазом на память.
Он отказался от всякого лечения, кроме обезболивающих. Просто лежал и ждал своей смерти, иногда отпуская шуточки про радиоактивный загар.
Семен смотрел в лицо брата вместо зеркала и ему становилось легче. Андрей говорил, что и смех, и слезы были красного цвета.
Баба Аня, живущая по соседству, перестала продавать брынзу.
Это стало предзнаменованием. Люди сошли с ума. Стали рисовать черным углем кресты на их доме. Никто и не вспомнил о том, как каждый год полгородка собиралось, чтоб поздравить доктора с днем медика. Кто приносил колбасу, кто – бутыль, некоторые – цветы.
– Это очень заразно! – шепоток, разнесшийся по городу, залетел в закрытые окна маленькой комнатушки, в которой медленно и мучительно умирал Семен, и провел его в последний путь.
Вот почему Морган хочет стать врачом.
Уехать отсюда.
Я тоже хочу отсюда уехать! Мне некуда ехать, но я хочу этого больше всего на свете.
Когда мы случайно встретились по дороге в магазине окон, он попросил моей руки. Я шла узнать, сколько стоит сделать решетки на окна. Самые обычные. Желательно дешевые. Мы живем на первом этаже, и недавно в окно попытались залезть. Но мама моя тоже не промах!
Она как раз сделала маску из яичных желтков на голову и налепила на лицо серую глину, чтобы очистить поры. Мама годами не появлялась у врача, ела все, что под руку попадалось, и сама вырвала себе два зуба с помощью нитки и двери, но за волосами и кожей следила примерно! Когда невезучий грабитель уже почти залез в окно, она подметала с пола осколки вазы, которую скинул со своего места сквозняк около десяти минут назад. Из-за того, что она отвлеклась на шум, выкипело молоко и маме пришлось вытирать пол. Я делала вид, что сплю, потому что не хотела ей помогать.
В тот момент, когда грабитель снес сетку от комаров и подтянулся на руках, мама заметила его и, не дав возможности опомниться, набросилась с криками: «Пошел нахрен отсюда! Пошел!» Шум не разбудил папу, заснувшего в туалете, а я вскочила с кровати и понеслась в комнату, вооружившись огромным флаконом дешевых духов, подаренных Аллочкой. Я собиралась лишить его зрения. Но мама уже отметелила грабителя веником и скидывала из окна осколки вазы. Мне не удалось его сфотографировать, было слишком темно. Он поспешно отполз назад и скрылся из виду.
На следующий день мама послала меня выяснить, сколько стоят решетки на окнах, и Морган попросил моей руки.
Мы пошли на детскую площадку. Никого не было. Уселись за крутящийся стол с детскими стульчиками. Оранжевая краска местами облупилась и под ней проступала зеленая.
– Сними куртку.
Я послушалась.
– Положи руку на стол и сожми кулак.
Морган закатал рукав, перехватил плечо жгутом. Протер кожу на запястье ваткой, смоченной в спирте. Все необходимое молча и быстро извлек из рюкзака. Поднес иглу к моей вене. Я не шелохнулась. Смотрела в сторону, но кожей почувствовала его улыбку. Распустил жгут, я почувствовала, как что-то холодное заструилось по вене. Придавил ваткой.
– Посмотри на меня.
– Опять круги под глазами. Плохо спал?
На меня обрушилась его ладонь. От неожиданности я выронила ватку из рук. Правая щека горела. Я с трудом подавила желание расплакаться и посмотрела Моргану в глаза.
