Он уселся рядом с ней и спокойно ждал. «Что если это не Она? — наркотически подумал он. — Что если она послала другую женщину? Ну и подумаешь. Все они — это Она».

— Я пришла, — раздался, наконец, монотонный голос, — из любопытства. Чтобы убедиться, будет ли у вас сегодня, именно сегодня, достаточно храбрости, чтобы прийти сюда. Меня обо всем проинформировали; через четверть часа вы получите смирительную рубашку; и знаю, что вы не верите в мою реальность.

— Так ты, значит, действительно жива?

— Сомневаться в этом может только ваша нечистая, до безумия перепуганная совесть. Слушайте: отвага, с которой вы меня сюда ввергли, сама по себе мне немного импонировала и уменьшила мое отвращение к вам. А сегодня, видя, как вы пришли сюда совсем без страха, я даже стала уважать вас. А такое уважение у женщины может даже перейти в любовь… Думаю, что теперь я могла бы с вами поладить совсем неплохо. Господин князь, собственно говоря, я сегодня пришла для того, чтобы покорно предложить вам — супружеское сожительство до самой смерти… Он мертв, я разочарована жизнью, пресыщена, в сплине; без средств и поддержки. Мои финансовые перспективы совсем плохи, все мои кролики внезапно сдохли, и я поняла, что таланта к искусству у меня нет. И что годовых пяти тысяч марок мне бы на жизнь совершенно не хватало. Мне хотелось бы снова перед миром стать княгиней. У меня теперь единственная цель: стать великосветской дамой. Если вы смилуетесь надо мной, я буду во всем послушной и примерной супругой.

— Сделаю все, Хельга, что захочешь. Но то, что ты сказала, некрасиво. Нет: красиво и это; все только красиво, все безразлично.

— Вы разговариваете сегодня с непривычной мудростью, — вырвалось немного погодя из-под платка. Вы какой-то иной. — Я люблю вас — и хочу, чтобы мы еще здесь, прежде чем вы попадете — временно — в сумасшедший дом, скрепили свой второй брак — здесь, здесь — на этом месте!

И не отрывая рук от лица, она обняла его обнаженными ногами и стала его тянуть к себе. Он поддался, но это не было Либидо, разве только метафизическое: все целующее — и лишь поэтому целующее и Ее…

Однако сразу же, как только его ладони коснулись ее щек, она ужасно заорала… И продолжала орать дальше и дальше, жутко, заглушая грохот грома; казалось, целую вечность…

Внезапно рев превратился в хохот, и ноги Демоны снова обняли тело князя, все еще улыбавшегося… — Приди ко мне, о, приди, о, приди!..

И князь, величественный в своей пассивности, снова упал на княгиню… — «Только, только, только!.. Я сохраню тебе верность, навсегда, вопреки всем кругам ада!..»

Он снова коснулся ее. Не руками… И Демона теперь оставалась спокойной, только малюсенький, адский хохот прорывался сквозь ее платочек.

Но — через мгновение:

— Ты… Ты… Ты — здесь? — закричала она жутко, не показывая глаз. — Не ходи теперь, не ходи теперь сюда, ради Бога!

Штерненгох осмотрелся вокруг. И увидел неподалеку неясную зеленоватую тень… мерцавшую и вместе с тем чудеснейшим образом более спокойную, чем само солнце. Это была огромная фигура мужчины, с лицом, поражающим одним только взглядом, юношеским и все же таким величественным, божественно зрелым…

— Именно сейчас, говоришь? — завыла Демона. — Но именно сейчас — невозможно…

Князь не слышал ответа.

— «Невозможно», это проще и слаще всего, говоришь? — воскликнула она снова.

И теперь услышал Штерненгох определенные слова, беззвучные, слышимые лишь в душе.

— Ты сама невозможна! А слово Телом сотворено!

— Самый дорогой мой — не могу!

— Ты это сделаешь! Ты хотела сразу освободиться от него! От него! Задумав страшнее всего отомстить ему, ты страшнее всего отомстила сама себе!

— Да, я хотела! Иначе не могу…

— Дело сделано, дело сделано! Это победа! Пользуйся своей победой!

— Не размахивай так грозно надо мной этим страшным бичом! Я уже достаточно вкусила его там… там! Но Твой — ужаснее всех остальных…

— Слаще! Лишь еще один последний прыжок… Эй… эй!

— Перестань! я — готова отдаться ему — и не исчезнуть!.. Не открывай моих глаз! лучше их выбей!

— Это лишь половина спасения! Глаза надо открыть! Героически глядеть!

— Если я погляжу, я потеряю силу отдаться, и ужасный, необозримый ад разверзнется передо мной…

— Только если поглядишь, тогда найдешь силу отдаться.

— Взгляд — это погибель; только полуслепота терпима!

— Нетерпима только терпимость; и гибель Сияет. Она гремит все ближе и ближе, заливает Тебя уже, разве ты не видишь ее, Женщина?

— Я не хочу раствориться, даже во Всеобщем Сиянии. Я хочу быть Собой!

— Лишь Всеобщее Сияние есть Я. Лишь Ореолом Твоим является все сущее; лишь собственным Своим Ореолом являешься Ты!

— Я боюсь своего белого, бесформенного привидения и испытываю отвращение к нему; оно — чистое Ничто.

— Дня боится ночная бабочка. Душа, среди всех самая светлая и поэтому самая темная среди всех, есть чрезмерное Сияние: Ты, влюбившаяся во Тьму, пьешь ее так, что почти потонула в ней! Вверх, к вечной отчизне Твоей и Моей! За Мной, наконец!

И князь увидел, как тень, разгораясь все белее и могущественнее в пламя, растет, прорывает потолок темницы и возносит Свое сверхвеличественное, ласковое и одновременно ужасное лицо к облакам, выше облаков, к звездам, выше звезд… И из безграничной дали еще доносились последние догоравшие слова Бога:

«Я, супруг Твой на Небесах и Во Веки Веков, снизошел к тебе и стал человеком лишь для того, чтобы вывести тебя из болота Ночи. Это не удалось — там; но удалось здесь! Я послал тебя в багровое пекло и направлял все шаги твои. И того, кто ждет здесь Твоего Спасения. Через него я облегчил тебе и ускорил Победу, через него бросаю Тебе в омут Твой спасательный канат, — самый милостивый в своей жестокости… За мной, в бесконечное Сияние, жена Моя!»

Светлые раскаты Голоса стихли. В последний раз раздался небесный выстрел. Это в башню ударила молния. И, как будто от нее запылали черные стены, внезапно стал могучим таинственный белый свет, разгораясь пожаром больше и больше.

Но Демона не открывала лица. Рванула несколько раз за платок, но обнажила только уста. И содрогалась так ужасно, как будто ее трясли невидимые, самые сильные руки.

— Даже через сомкнутые веки проникает этот ужасный, невыносимый, неизбежный Свет, — простонала она. — Алое пекло позади меня, белое пекло впереди меня. Но это пекло хуже… А Он?.. Только моя фантазия… Я не отброшу саму себя.

И тут нежно заговорил князь:

— Ты найдешь себя; ты не обладала собой. Мы не обладаем собой, пока не обладаем всем, пока не растворим в Себе все в любви. То, что является самым ласковым, кажется самым страшным для того, кто, как все люди, привык только к жестокости. А самое отвратительное — самое вкусное. Хельга моя, прислушайся к Нему! Он — один из величайших Богов!

— Ты — его — слышал?

— И видел!

— Все — только — мой фокус-покус! — зашептала она с женским упрямством… — Ведь я живая, безумец!

— Ты Живая; но в одежде, на которой ты лежишь, соломы — нет! Я не вижу этого, но знаю это…

— Значит, ты знаешь все?

— Ты пришла сюда, чтобы отдаться мне и таким образом избежать багрового ада; сегодня наш последний День. Ты пришла сюда так, как ходят на казнь; обедать мертвыми жабами — не пустяк; а я был отвратительнее мертвой жабы. Когда у тебя это не получилось, несмотря на то, что твои глаза были закрыты, ты вернулась к своему первоначальному умыслу: сначала отдаться мне, а потом внезапно подо мной исчезнуть и дьявольски оставить меня, очнувшегося от небесного блаженства, лежащим на — скелете, покрытом ужасной грязью, червями… Это должно было стать последним ударом твоего мщения. Но в эту минуту пришел Он. Чтобы спасти Тебя. Не меня, так как я больше не боюсь. Только теперь я способен разглядеть что-то под тобой…

И вынув из под розовой ткани что-то ужасное — поцеловал это.

— О! — воскликнула она — и отбросила платок. Но глаза остались закрытыми.