Джим не любил давние плавания никогда. Начиная с того, что удаляющаяся береговая линия вызывала у него те же ощущения, что и похороны не слишком близкого и всегда расходившегося с ним взглядами на жизнь, но всё же родственника, как-никак одной с ним крови, и однозначно не чужого, даже если всегда только тем и занимался, что ругался с ним… А теперь в землю закапывают частичку тебя, и ты заново осознаёшь свою конечность, неотвратимую смертность, ведь у тебя те же гены, ты такой же, как этот покойник. Жутковато, как будто вместе с умершими членами родословного древа обрываются тончайшие ниточки, привязывающие к бытию тебя самого… гофра предавали своих умирающих двум гордым, благородным, милосердным и справедливым, по их мнению, стихиям – воде и огню, заворачивая в саваны чёрного цвета, символизировавшего всё плохое для них, и спуская по течению на специально изготовленных, украшенных резьбой или росписью по вкусу покойника, указанному в завещании, либо его семьи, если тот не оставлял на данный счёт никаких указаний, погребальных лодках, подожжённых и неспешно качающихся на волнах в ослепительно-величественном огненном зареве. Но, во-первых, любой разумный мог выбрать какой угодно метод похорон, у гофра была в этом абсолютная свобода, а, во-вторых, на их планетах обитали представители иных рас, многие из которых предпочитали быть закопанными в персональных гробах, и, по этой причине, в городах гофра имелись вполне полноценные кладбища. Поэтому Джиму неоднократно доводилось присутствовать на церемонии настоящих похорон, и он замечательно представлял себе то, с чем сравнивал.

Прощался он в случае с отплытием, конечно же, с частью себя – своей души, прошлого, некими моментами, которые нигде больше и никогда не получится воспроизвести. Словно бы отрезал кусок от своей плоти. Джим на физическом уровне начинал понимать значение корней живого существа, его происхождения, неразрывной связи с натуральной средой обитания. Та въедается в самую суть, в подсознание и в костный мозг… Потому Джим и предпочитал порталы, раз – и ты уже совершенно в другом месте, и нет этого тягостного долгого прощания, наблюдения за тем, как то, к чему ты привык, к чему прикипел, медленно-медленно растворяется вдали. Странно, если учесть, что поселение, в котором его произвели на свет, он покинул с лёгким сердцем и без малейшего расстройства… А ведь знал, что больше никогда не увидит никого оттуда, если совсем уж через край нужда не припечёт, и непредвиденные обстоятельства не вынудят его вернуться. Может быть, потому что Джим не считал там никого своим, и даже то, что он никакого иного существования не ведал, не сближало его с ними? Он ведь всегда ощущал себя как бы возвышенным над окружающими, созданным не для того, чтобы копошиться в земле, пасти стада или рыбачить, а на что-то более подобающее его подлинным интересам и вожделениям там никого не хватало. Не только тело, но и душа алкала пищи, однако, увы, поговорить там было решительно не о чем, а Джим смутно чувствовал – от тем, посильных умишкам его сородичей, его клонит в сон, и никто из них не способен удовлетворить его притязания. Сам Джим сравнил бы себя с наследным принцем, прихотью фортуны обречённым жить среди плебса, но, при этом, знать о своём происхождении. Он даже порой прикидывал, не подкинули ли его случайно тем, кого он считает своими родителями, во младенчестве. Между прочим, белой его отросшая ныне по самый пояс грива оказалась от рождения – у единственного в огромной семье, в которой преобладали черноволосые или рыжие… Но все старожилы посёлка в один голос заявляли, что он настоящий ребёнок своих отца и матери, его не усыновляли, не подбирали, не обменивали на другого новорождённого – совсем ничего в таком духе. Джима тогда, признаться, кольнуло разочарование.

Вторая причина заключалась в угнетающем, подавляющем впечатлении, оставляемом в его восприятии масштабами океанских просторов и бесконечного неба. Джиму становилось не по себе, когда на ум приходили мысли об эфемерности и неприметности пылинки вроде него в соотношении с чем-то грандиозным и почти вечным – тот логический факт, что солнце Круга Эллиниэндиниайена может однажды погаснуть, и планеты умрут, в таком далёком грядущем, что и его прапрапрапраправнуки скончаются от старости и будут позабыты, при условии, конечно, что Джим вообще оставит потомство, ничуть не помогал ему проникнуться тем, что и этого синего великана придёт пора – и не станет. Не то, чтобы Джим страдал завышенной самооценкой и придавал себе в этом мире какое-то особенно высокое, уникальное значение – но столь очевидное и полное указание на тщетность любых бренных трепыханий слабых телесных оболочек, управляемых мозгом, нервной системой и прочими кровеносными сосудами, крайне отрицательно действовало ему на психику.

Посему Джим, томившийся от своего бездействия, привыкнув к постоянной активности и частой смене впечатлений, а также безустанно пытаясь ускользнуть от гложущего, унизительного ощущения своей возмутительной бесполезности, мечтал, чтобы из насыщенно-синих, почти чёрных, неведомых недр спящего титана, простёршегося вокруг крохотной по сравнению с ним, хрупкой и беспомощной скорлупки судёнышка, вскинулись вверх, затмевая солнце и небеса, извивающиеся склизкие щупальца, а из-под днища корабля донеслись утробное ворчание и рокот. Хотя, умом Джим сознавал, что, во-первых, тогда плавание завершится стремительно и крайне плачевно, а сам он опозорится напоследок, впав в панику, а то и обделавшись, и, во-вторых, не могут такие твари водиться в местах оживлённых судоходных путей, если бы и были когда-то – их давно истребили бы, поскольку не дело подвергать опасности имущество и жизнь разумных. Всё знал… А душа маялась, было ей муторно и скучно.

Зато Тугаравари отсутствие напастей, от природных до потусторонних, более чем устраивало.

– Мы сейчас в Куллуканском море. Выйдем в океан Марриульни, потом – в океан Пенгрелли, и по реке Кардарре доберёмся до Эстенции, – продолжал разглагольствовать капитан.

Джим встрепенулся.

– Мы идём до столицы?

– Да. У меня есть там дела. И ещё с сыном хорошо бы повидаться. Он – лучший студент второго курса Высокой Поэтической Академии. В следующем году уже выпускается, и будет писать "Славословие стольному граду", в качестве платы за обучение. Он у меня очень одарённый – не то, что я, неуч.

Тугаравари наверняка прибеднялся. Справным капитаном, за которым следуют многие, и служат не за страх, а за совесть, никак не стать не только без харизмы и смекалки, но и без высшего образования. Например, Университет Белых Корабелов, Первый Морской Колледж и другие давали такой престиж своим выпускникам, что быть с ними в команде считалось большой удачей и немалой честью. А юноши, которым родители на совершеннолетие дарили корабль, или выигрывавшие тот в карты или в лотерею, и тут же разудало пускавшиеся покорять дальние континенты и загадочные острова, встречались лишь в романах, написанных для таких же подростков. На протяжении семи столетий подобные романы вообще запрещалось издавать, поскольку они оказывали пагубное влияние на неокрепших малолетних индивидов, те сбегали из дома, нередко утаскивая с собой фамильные драгоценности или столовые приборы, чтобы их суммы хватило на приобретение корабля, наспех хватали в экипаж кого ни попадя и срывались в плавание за тридевять земель. Ничего не зная о судоходстве, не озаботившись даже картами, они напарывались на рифы, садились на мель, терпели крушение во время штормов или, неправильно рассчитав припасы, гибли от голода и жажды. И, конечно, даже весточку родным отослать было некому – никто не выживал. Моря и океаны не терпели соплежуйства, глупости, поспешности, небрежности, они без всякого сострадания и милосердия пускали на дно всякого недомерка, возомнившего себя первопроходцем, или же просто счастливчиком и везунчиком. Они жестоко напоминали таким, что степень удачливости на море или в океане решает стихия, а также трезвый расчёт и точное понимание подоплёки и назначения каждого предпринятого поступка… Затем прогресс ушёл вперёд, вкусы и склонности молодёжи также эволюционировали, и, плюс к тому, возникли куда более перспективные сферы занятости, вплоть до визитов в глубокий космос и контакты с цивилизациями рас, живущих далеко вне Круга. Ксенопсихологи и ксенолингвисты стали куда более популярными профессиями, чем те, кто бултыхается по воде на утлых деревянных скорлупках. Затем, с возникновением крупных корпораций, кругосветные странствия и вовсе стали выглядеть в глазах подавляющего большинства каалари кахавари несолидным баловством. Лишь некоторые телейлу гарциани продолжали считать это не просто хобби или средством стабильного заработка, но и возвышенным призванием… Но, зато, литературу такого сорта снова сделали легальной и общедоступной.