Однако, внезапно открывшееся нам новое зрелище изгнало дурные предчувствия, захватив нас целиком.

– Ого, вот это да! – выдохнул рулевой, позабыв даже о том, что я его раздражаю. – Тугаравари, смотри, ты когда-нибудь видел такое?!

Грибы расступились вдруг, будто посреди их толпы из ниоткуда вывалился посторонний. Они с некоей опаской огибали мирное озерцо, чуть подёрнутое бледно-лиловой ряской. Огромные, сомкнувшие лепестки, глубоко дремлющие сочно-бордовые бутоны водяных цветов каа меланхолично плавали по всей поверхности, их было несколько восьмиц. Над почти зеркальной, ничем не омрачённой гладью подымались туманные фиолетовые испарения. Хмарь, как мне померещилось, даже дышала – она вздымалась и опускалась, сонно, мерно, флегматично.

– Не прикасайтесь ни к чему! – поспешно предупредил доктор и с не свойственной ему обычно суетливостью направился к водоёму. Набрав жидкости из озера в пипетку, он наполнил ещё одну пробирку.

– Сейчас я вам скажу, почему она такого оттенка… – бормотал он. Капнул внутрь каким-то препаратом, вода стала бесцветной. – О, ага! – улыбнулся доктор. – Это было моё противоядие. Теперь я могу с уверенностью утверждать, что весь этот лес питается гибельными миазмами отсюда! Споры местных грибов не представляют опасности сами по себе, но они прорастают в земле, пропитанной смертоносными дарами этого источника. Я вычленил бактерию, способную на такое, ещё когда изучал сырьё для моего препарата, и заподозрил её наличие здесь именно по воде – там, где она кишит, всё окрашивается в такие тона, насыщенность каковых зависит от плотности данных бактерий на куболорию пространства. Здесь цвет весьма насыщен, так что к озеру лучше вовсе не прикасаться.

Новость меня совсем не воодушевила. Это что же, получается, мы безвыходно застряли на острове, где не водится никакая живность, нет древесины, и вообще ничего нет? Мы не сможем пополнять запасы еды. Хорошо, хоть дистиллятор океанской солёной воды есть… Я сжал зубы. Ну, вот ещё я не сдавался обстоятельствам!

– Возвращаемся на корабль! – велел я, и мы покинули холодную, не предназначенную для визитов и съёмок красоту.

Наутро мы нашли Тахирашвари уже остывшим. Видимо, вера в то, что я смогу вывернуться из ситуации сам и выволочь команду, у него отсутствовала в принципе. Разочаровал я его, подвёл. Но у этого хотя бы не было семьи и близких родственников, один, как статуя на холме. Проклятье, это сейчас я такой спокойный и даже философствую, а тогда я разревелся, вынимая его из петли!

Немного оправившись от нового потрясения, мы произвели опыт. Оказалось, что грибы поддаются лазерной пиле, хорошо горят, отлично держатся на плаву. Доктор попытался выварить из них яд ради того, чтобы можно стало употребить в пищу, но ему это не удалось. Даже после двух часов варки, в результате которых мякоть гриба превратилась в сплошное жижеобразное месиво, самый маленький кусочек вызвал у вызвавшегося добровольцем для пробы вперёдсмотрящего длительное расстройство желудка.

Надо было куда-то девать трупы, юнга вполне ожидаемо начинал разлагаться и попахивать. Под куском парусины искривлённые агонией черты его лица были надёжно спрятаны и не воздействовали на нашу психику напрямую, но жаркий климат мы отменить не могли, и труп стремительно портился. Боцман подал идею, и мы, связав несколько грибных тел вместе, уложили и бедного мальчика, и отказавшегося от жизни рулевого на подобие плота, подожгли и спустили на воду. Везти их до Эстенции представлялось недосягаемой мечтой, и думали мы только о том, что последний оставшийся в итоге распластается на песке или под грибом бездыханный, и останется в таком положении, пока и скелет не истлеет. Остров явно стремился остаться нехоженым, непознанным, одиноким. Низкий, но, при этом, остающийся на самой грани слышимости гул напряжённого лазерного луча пилы, вгрызающейся в мясистые, полные собственного достоинства стволы грибов, казался звуком, объявившим войну тамошнему распорядку. Мы, никто из ниоткуда, пришли туда, куда нас не звали, и принялись насаждать свою деятельность. Неудивительно, что от острова ощущалось желание нас отторгнуть.

Атмосфера у нас воцарилась, что называется, "плесень сгрызла". Все таскались понурыми, чуть ноги волочили, и смысла в своих перемещениях откровенно не находили. Если ничего не изменить – я хорошо давал себе отчёт, что и их, одного за другим, окоченевшими обнаружу. Корабль застрял на мели – с места не сдвинешь, да и пробоина в боку не являлась зрелищем, созерцанию которого я бы жаждал посвятить себя всего, до скончания века.

Остров на карту полушарий планеты никто не наносил, но я примерно мог прикинуть, в какой части океана мы находимся, определить стороны света и рассчитать, как добраться до ближайшего материка, или, хотя бы, более гостеприимного острова. Итак, реальнее всего мне виделось достижение архипелага Шальти, всего-навсего следовало плыть на юг, пока не упрёшься в него – там даже безрукий первокурсник любого факультета корабельного дела не промахнётся. И вслепую не промажешь, он огромен. Архипелаг Шальти известен шелками и острыми приправами, там так сдабривают пищу, что с непривычки можно слизистую рта сжечь, и язык отвалится… Шучу, конечно, но доля истины тут есть. Их еду необходимо запивать, причём помногу.

Но я немного отвлёкся.

Плотов мы смастерили целых три, оставшиеся съестные припасы разделили поровну – и отбыли. Разумеется, эти плоты получились гораздо просторнее тех, что мы использовали для ритуального сожжения наших покойников, мы смастерили некое подобие парусов, разрезав на лоскутья корабельные, пристроили на подобие мачт, получившееся из подручных материалов, и даже относительно прочно. Никто не переговаривался, даже на те или иные определённые действия мы указывали друг другу безмолвно, характерными жестами, условленными в нашем флоте. Да, мы так и не вернули тот корабль, к слову, посудина, где мы сейчас сидим, другая, эта стоила втрое дороже, зато и борта у неё прочнее, и грузовместимость не в пример лучше.

Кто-то мог бы вменить нам в вину, что мы бросили остров в таком состоянии, не истребив угрозу и оставив ловушку для следующих несчастных – но ведь никто из нас никогда не рвался в герои, а Тиликалафи утверждал, что изготовить такое количество антидота, чтобы хватило на весь этот никем не востребоанный кусок суши, он не может. Что же до предупреждений на берегу – то, спеша оттуда сбежать, мы до них не додумались. Некоторые ратовали за то, чтобы сжечь грибную чащобу, но я не нашёл в себе дерзости отдать подобный приказ. Природная система острова внушала глубокую инстинктивную неприязнь, но разве разрешили нам вмешиваться в то, что не нами обустроено и взращено? Мне кажется, нельзя просто крушить на своём пути всё, что не понравилось. Остров не обязан был проявлять к нам, шумным и непонятным незнакомцам, гостеприимство, мы не входили в круговорот его сложившихся за бесчисленные века реакций.

Я плыл вместе с Тиликалафи. Маленький доктор выглядел понурым, из него будто выкачали всё то приподнято-восторжённое настроение, с которым он сновал по острову. Гребное весло в его маленьких руках выглядело громоздко и неуместно, он плохо подходил для этой тяжёлой физической работы, но всё равно вкладывался весь, хорошо представляя себе, что на кону. Я догадывался, что он сотрёт себе кожу на ладонях, прежде, чем образуются защитные мозоли.

– Скажите, а как вы могли быть столь уверены, что ваше медицинское средство будет действовать? – не сумел удержаться я от давно цеплявшего меня вопроса.

– А я ввёл его себе, а потом добавил в свою кровь бациллы, они там кишмя кишели, – застенчиво приподнял он самые краешки губ.

– Что?! Вы пошли на такой риск, зная, какое значение имеете для нас? – на какие-то краткие мгновения мне стало не хватать воздуха.

Он вздохнул и обстоятельно, будто беспросветному дилетанту, каким я, впрочем, вполне и являлся, пояснил:

– Я доверял своему образованию, накопленным мной самим знаниям и всей моей науке. Никакого риска не было. Я ведь знал, что, с чем и как сочетать, чтобы добиться верного результата. Клятва, данная мной в момент получения выпускного аттестата, запретила мне раз и навсегда пользоваться кем-либо живым в целях проверки любых гипотез.