Вот только мне сей напиток пробовать не дадут. «Молод ишшо! – так объяснил дед Микула, – Сому волхвы разрешают пить только тем, кому от роду не менее трех с половиной десятков лет исполнится. Ранее – ни-ни! Пока людин собственной семьей не обзаведется и детишек не наплодит».

Мне же только с мая месяца пойдет шестнадцатая весна. Так что и помыслить о питии не можно. А Сому ту, медовуху то-исть, дед Микула отвозит в град, ко двору князь-старейшины Доброгнева. Меды, настоянные Глаей на травах, приобретали особый вкус, что очень нравилось домочадцам князя, да и ему самому тоже…

Четыре дня назад вечером дед Микула, покашливая в костистый кулак и оглядываясь на Глаю с опаской, глухим шепотом пробубнил:

– Слышь, Ратин… Беры наверняка из берлог поднялись. Так ты того… Пробежись утречком по бортям. Послушай пчелок – живы ли и как зиму пере бедовали. Как я учил. Да подвесь возле дупел сутунки. А то Беры сию пору бродят голодные, злые после спячки. Одна кожа да кости от них остались. Как бы не добрались…. И это, – он опять покосился в сторону Глаи, – Порскни в сторону холма Велесова. Проведай, как там Корноухий. Благополучно перезимовал, аль нет…

– Сделаю, дедушка Микула! – с готовностью отозвался я тоже шепотом, – сегодня веревки изготовлю, а завтра перед рассветом побегу. И Бера твоего одноухого проведаю.

При этом я тоже покосился в сторону Глаи. Услышит прабабка, обоим попадет на орехи. Не любит Глая, когда мы упоминаем Корноухого, с той поры, как тот в прошлом годе задрал её любимую телочку, она о нем знать не желает и разговора о старом бере не терпит.

–Ты это… Лук с собой прихвати на всякий случай, – тихонько продолжает шептать дед Микула, – встренешь зайчишек – прихвати парочку ведмедю в подарок. Небось, лишними те зайчишки ему не покажутся.

– Вервие я вам уже приготовила, заговорщики! – неожиданно вмешалась в наш разговор прабабка, – Токмо волосяные веревки не дам, обойдетесь пеньковыми. Я их маслом конопляным пропитала, чтоб не гнили, – она вытерла руки о передник и продолжала сварливым тоном, – А вы, Микула, свет Гурьяныч, вместо того, чтобы беспокоиться о тате одноухом и отрока на то подбивать, лучше бы о крыше стайки помыслили. Опять в дальнем углу течет!

Дед Микула покосился на меня и виновато развел руками.

– Будет сполнено, Глая Монионовна! – прогудел он.

Я не удержался от улыбки. Отношения между собой двух пожилых и дорогих мне людей продолжали вызывать удивление пополам с восторгом. Потому что дед Микула и моя прабабка Глая топчут матушку Сыру Землю около века, а относятся друг к другу как молоденькие парубок с дивчиной – бережно и нежно, хотя прячут такое отношение под личиной воркотни и старомодности в отношениях. При мне величают друг друга по имени и отчеству, разговаривают с чопорной торжественностью, стесняются своих чувств, неуклюже пытаются скрыть. Как будто у меня глаз нет или я могу что-либо плохое подумать, чудики среброголовые!

Дед Микула – обликом настоящий велет. Росту в нем более сажени. Плечи широченные, грудь выпуклая. По сию пору ходит прямо, не гнется, хотя с годами усох изрядно. Сила страшенная в членах сохранилась. Пястья рук моих шире вдвое и толще, ладони тоже огромадные. Сожмет кулак – смотреть муторно, кулак тот с мою голову. Когда мы с ним три года назад встретились, у него бородища белая до пояса была и волосы седые на голове. А теперь глава бритая, один оселедец седой с неё свисает, бороды совсем нет – сбрил, только усы седые оставил. Не старец столетний, а рысен – витязь по виду внешнему. Думаю, это он перед Глаей молодится.

Глая, та наоборот. Маленькая, худенькая, как девица стройная. Зато видом берет. Не прабабка, а княгиня светлая, величавая. Я за эту зиму добро вытянулся. Уже темечком до губ деда Микулы достиг. Так Глая мне ростом по грудь. Но выпрямится, глазищами синими, не выцветшими, сверкнет – попробуй не сполни, что укажет! С зимы, переговорив с дедом Микулой, стали они меня парным молоком отпаивать – худобу сгонять. Ненавижу парное молоко, но попробуй, пикни! Иногда Питин выручает, когда Глая отвернется.

Моя Глая – эфиопка по роду-племени. На лике и теле кожа цвета старой меди, волосы по сию пору густые, белоснежные, длиной ниже пояса. В сочетании с синими глазами впечатление необычное. Ну а что морщины на лике – так у кого их в таком возрасте не бывает… Такова моя прабабка, бывшая жрица Великой богини Рати. Местные племена сию богиню зовут по иному: Жива, мать Сыра Земля…

Я уже упоминал, что после смерти моего прадеда овдовевшая прабабка стала жрицей богини Рати, потом через много лет главной жрицей. Знала она по должности многое и теперь передавала свои знания мне. Так она познакомила двенадцатилетнего парнишку с понятием времени и его счисления, сначала шумерского, а потом эллинского. Объяснила, почему древний народ шумеры применяли в своих вычислениях шестеричную систему счета, разделили день и ночь на двадцать четыре часа, почему в каждом часе шестьдесят минут. Под её руководством мы с дедом Микулой соорудили во дворе нашей усадьбы солнечные часы и научились пользоваться.

Теперь я расскажу о моем прадеде Ратиборе и его побратиме деде Микуле.

Оба они были из старинного рода рысов или русенов. Шестнадцать лет было каждому от роду, когда князь сколотов Менослав взял их в свое войско и двинулся походом в земли незнаемые, что на полдень от наших мест лежат. Шли по-над берегом Чермного моря, которое эллины именуют Понтом Эвксинским. Сначала в Тавриду скифскую, потом морем на морских чайках к устью реки Истром называемой. Оттуда сушей через земли даков и фракийцев к берегам моря, которое эллины Срединным зовут. На кораблях родичей наших, которые на полночь от земли латов живут, пересекли то море и ступили на землю Мезийскую. Как они в том походе коней своих сохранили, я до сих пор не понимаю. Но сохранили и попутно помогли латинам с тамошними владыками разобраться.

Шесть долгих лет войско по чужим странам ходило. Только на седьмую весну наполовину поредевшая дружина светлого князя с великой добычей вернулась в родные края. С дружиной вернулись и возмужавшие побратимы. Да не одни вернулись. Вместе с ними на белом тонконогом коне рысила девица из чужедальней стороны – потомок царского рода из далекой Эфиопии. Стройная, с удивительно синими глазами, иссиня-черными слегка вьющимися волосами и телом цвета старой меди. Звали её Глаей…

Мой прадед Ратибор и дед Микула вернулись побратимами. За шесть лет из простых воев стали сперва гридями, а потом князь Менослав за искусство боя и разумную храбрость пожаловал побратимов званием беров – бояр, воеводами над отрядами. В ту пору носил дед Микула имя Громослав. Хотя и превосходил силой и воинским искусством своего побратима, моя прабабка предпочла в суженые витязя Ратибора. Громослав не стал завидовать побратиму, поздравил молодых и вновь покинул родные края…

Где он был, чем занимался, дед Микула рассказывать не любил. Подумаешь, служил у афинского тирана, где получил прозвище Никейон – победитель, так и по сей день его зовут тем прозвищем. Микула и есть Никейон, к нашему языку приспособленное. «Все было и прошло, зачем вспоминать?» Так он отвечал на мои расспросы. Я его понимал. Сам не любил вспоминать некоторые моменты жизни, хотя прожил совсем мало на белом свете.

Но иногда прошлое властно опрокидывало запреты воли и взрывалось воспоминаниями страшной силы: Родовое гнездо на лесистом полуострове рядом с Тамтархой, дикие крики находников, свист стрел с черными древками, смерть, настигающая родичей в самых неожиданных местах. Изогнутые клинки вливающихся во двор кремля конных воинов в лохматых бурках и мое отчаянное бегство от полыхающего храма по тропинке в скальном обрыве к лодке, подаренной дедом, с заторможенной Глаей и четырехлетней Зоряной на руках, которая в свою очередь прижимала к груди пушистый черный комочек… Как пригодилась та легкая дедова чайка!.. Другие вспышки памяти…

Глава 2

– Мяу! Пи-и-ти!

Острый коготок тронул мочку правого уха, шершавый язычок щекотно коснулся влажной от пота кожи на шее. Потом холодный носишко ткнулся в щеку и вновь раздалось требовательное: – Мя-а-ву! Пи-и-ти!