– А ты пообещай себе, что вернёшься сюда однажды! – говорит папка. – Вернёшься, чтобы повидать Байкал. Я же знаю, что ты умеешь хранить обещание.

И вот я долго-долго еду в Москву в купейном вагоне. Я знаю, что очень не скоро выберусь повидать родителей. Мне очень грустно. До слёз. Но впереди – такая далёкая, такая любимая Москва! Впереди – новая жизнь.

– Пап, мам! Я на каникулах еду с концертами по Белоруссии и Прибалтике! Домой не получится в этом году… Да как всегда – с агитбригадой. Как там вы? Как брат? Были в Чите? А, только собираетесь? Ну, привет там от меня всем!

После получения диплома мне предлагают остаться в Москве, в аспирантуре. (В реальной жизни я оставила Москву…) Учитывая психофизические особенности меня как индивидуума, немудрено предположить, что я с радостью соглашаюсь.

– Что-что, папочка? Я тебя не слышу! Как умерла? Когда? Па-а-апа! Ма-а-амочка!

Маму похоронили без меня, в далёком Забайкалье. (И я не стояла на холодном ветру над могилой, куда опускали мамочкин гроб, и не бросала мокрую украинскую землю в глубокую яму мамочкиной могилы…)

Случилась у меня и большая любовь, и, как бывает у большинства людей, несчастная.

И, как повествуют нам многочисленные телевизионные сериалы, я вдруг поняла, что беременна, и решила рожать ребёнка, полагаясь только на свои силы. (Заметьте: не бросилась с головой в другие отношения, чтобы «забыть», не вышла замуж скоропостижно, чтобы «назло», как в реальной жизни, а мужественно пошла своей дорогой навстречу такой далёкой, но «своей», вымоленной любви…)

– Мамочка! Ребёнок у тебя родился с особенностями. Сейчас его оперируют: огромная гематома в мозгу. Понимаешь, деточка, могут быть последствия… – мой гинеколог, пожилой добрейший дядька, принимавший тяжёлые роды, ласково говорит со мной, поглаживая руку.

Это – приговор.

Пока мой сын-аутист рос и развивался своим особенным, одному Господу ведомым путём, я дала себе обещание-обет: если не смогу развить его способности до такого уровня, чтобы мой ребёнок смог пойти в обычную школу, то грош мне цена – тогда и жить не стоит…

Работая в научно-исследовательских институтах, я вышла на уровень «свободного художника» (это когда работаешь над статьями в толстые научные журналы: написал статью, оформил патент – свободен на определённый период времени). В свободное от статей время я изучала систему развития детей по школе Марии Монтессори.

– Мамочка, вы можете научить вашего ребёнка ходить и говорить, но уж петь, читать, писать – никогда!

Мой ребёнок смог пойти не только в обычную школу, но и в английскую гимназию с конкурсным отбором, и в музыкальную школу, и в художественную студию… Наработанные навыки я стала применять на других детях, брать учеников, писать книги по педагогике. Экономика страны трещала по швам, начинались девяностые годы…

НИИ оставлен навсегда, я – на вольных хлебах.

– Куда тебя несёт? Какие вольные хлеба: одна, с ребёнком, в Москве… Пропадёшь!

Пропадала я «под фанфары»: запись в школу-студию по дошкольному воспитанию по системе Монтессори проводилась под милицейским контролем: люди ломились в помещение клуба, где проходила запись, тысячами. («Иди, спасай жену! – кричал друг моему мужу на Украине в тот день, когда шла запись в мою школу-студию. – Раздавят! Там толпа напирает – несколько тысяч ломятся на запись!»)

Обещание не выходить замуж, данное себе когда-то давно, после смерча несчастной любви, пронёсшегося надо мной в молодости, давало свои плоды: я была свободна, деятельна, успешна. Бизнес процветал, хорошие деньги зарабатывались репетиторством. Дом, машина, положение в обществе. Папа умер, оставив мне небольшое наследство (В реальной жизни родители мои золотые были хлебосолами-бессребрениками, иногда не имевшими ни гроша за душой…)

– Послушай, английский у меня неплохой, у сына – тоже. А если мне попробовать в Америку? Ну, будет трудно поначалу: посудомойкой там, попы подтирать… Но я же всё-таки – научный сотрудник! Прорвусь! Как это всё делается? – Я сижу в кабинете моей подруги, связанной по роду своей деятельности с загранпаспортами и визами.

– Я слышала, это стоит больших денег…

– Давай документы! Будут тебе визы. Сделаю для тебя, чего бы мне это ни стоило!

А стоило это моей подруге свидания с одним мерзопакостным чиновником паспортного стола, который давно добивался её и только и ждал удобного случая… (Всё правда, так и было в реальности – изменены только города и страны.)

В Америке поначалу было беспросветно трудно: посудомойка, курсы английского, первые работы по специальности, плохие квартиры – и вот наконец успех и чудо! Я принята в лабораторию НАСА!

Лаборатория располагается в Коста-Рике, почти что в джунглях. Живу я в аккуратненьком бунгало на берегу Тихого океана. Работа моя – в часе езды по хорошей дороге в северной части страны. Во дворе – конюшня для нескольких чудесных коста-риканских лошадок…

Я на связи с братом по скайпу. Скайп барахлит: провайдер Интернета в Чите – не бог весть что.

– Да, я прилетаю! Рейс из Амстердама. Номер рейса и время прибытия – электронкой! Я прилетаю одна. У сына свои дела, да и Байкал ни о чём ему не говорит… А мне нужно! Я же обещала: и Байкалу, и папе…

…Закрываю скайп и виртуальную русскую клавиатуру. Договорилась с братом вылететь на Байкал из Амстердама. Он прилетит в Амстердам с Украины, я – из Израиля. И он, и я чувствуем, что нам необходимо побывать на Байкале и в Забайкалье – У-ку-рее!

Дед любит рассказывать мне о своей молодости. А что ещё делать длинными тёмными вечерами при свете самодельной свечи? Когда спальный район нашего пригорода погружается в темень, а сторожевые башни обнесённого колючей проволокой промышленного центра освещаются единственной в городе автономной электростанцией, самое время предаться воспоминаниям о весёлом прошлом деда.

Я не всегда понимаю, о чём он говорит.

– Дед, расскажи мне ещё раз, что такое Всемирная сеть. Это что, такая сеть, которая висит в нашем сарае, но по которой течёт ток, как на башнях охранников? И почему она всемирная – она покрывает все посёлки и деревни?

Дед задумчиво смотрит на меня и тихо говорит:

– Мне сложно объяснить тебе это, внучок. Твоё поколение не знает, что такое электричество в доме, не то что Всемирная сеть.

Он тяжело вздыхает и бредёт на улицу, осматривать, целы ли амбарные замки на сарае, где хранится «наше всё».

«Наше всё» – это аккуратно расставленные и тщательно смазанные оружейной смазкой стволы, висящие на стене нашего сарая, и стенд с пистолетами и револьверами. Мы считаемся зажиточной семьёй, у нас много оружия.

Ради этих самых стволов родители мои вкалывают день и ночь за колючей проволокой.

Дед говорил, что, когда в домах было электричество, жизнь была совсем другой. В домах посёлка горел свет, работали какие-то умные машины: стирали, собирали пыль, готовили.

Мне трудно поверить, что правительство могло разрешить такую бездумную трату энергии. И откуда же тогда брать эту самую энергию, если вся она должна идти на вооружение?

– Когда я был молодым, – дед вернулся с обхода, – наша страна вооружалась против других стран, чтобы быть готовой к любой военной провокации. Было много оружия: наземного, подземного, надводного и подводного. Большая часть финансов государства уходила на это.

Я не совсем понимал, что такое государственные финансы и финансы вообще.

– А что такое финансы?

– Ну как тебе объяснить? Финансы – это денежные запасы, которыми можно покрывать затраты производства, платить зарплаты. Ах, боже ж ты мой, ты же не знаешь, что такое зарплаты! – Дед плюнул с досадой на грязный пол нашего жилища.

Дед был неправ: про финансы, деньги и зарплаты я читал в одной из немногих книг, сохранившихся на нашем чердаке со времён молодости деда. По этим книгам я и учился читать. Немногие в наше время умеют читать.