– Э-э… нет… И что же?

– Я думаю, ты меня стесняешься, потому что я всего-навсего экономка.

Вернер широко распахнул глаза и стал хватать ртом воздух. Кажется, Анна ошиблась в своем подозрении.

– Ласточка моя, что ты! И как тебе только в голову такое пришло?!

Вместо ответа Анна судорожно сглотнула, и я заметил, как в ее глазах появился какой-то подозрительный влажный блеск. Уж не слезы ли это? Святые сардины в масле! Насколько мне известно, взрослые люди плачут крайне редко. Значит, положение серьезное!

Тут в разговор вмешалась бабушка.

– Не хватало еще моей дочеррри выслушивать гадости от этой женщины! – недовольно произнесла она с грозным раскатистым «р». – Вернер Хагедорн, Анна крррасивая и очень умная! Настоящая коррролева! Будьте любезны так с ней не обррращаться!

Мяу! Бабушка прямо-таки вошла в раж! Я осторожно выглянул из-под моего наблюдательного поста, чтобы проверить, не пошла ли у нее еще пена изо рта. Но, к счастью, до этого пока не дошло. Впрочем, Вернер стоял с таким видом, словно ему только что дали пощечину.

– Но госпожа Коваленко! Я совершенно шокирован – Беата оскорбила Анну?! Разумеется, это совершенно недопустимо! Да что же она такого сказала?

– О, пожалуйста, можешь сам послушать! – Анна схватила со стола телефон и протянула ему.

Вернер нажал кнопку, и мы все услышали сообщение, оставленное Беатой на автоответчике:

– Вернер, это снова Беата! Знаешь, это уже ни в какие ворота не лезет: бросать трубку только потому, что я критикую твою уборщицу. Правда глаза колет, так получается? Ну ладно, допустим, эта женщина нас не травила – но уборщица из нее все равно никудышная! На всех подоконниках пыль. Я в воскресенье сама проверила! Мой тебе совет: выстави эту даму за дверь и найди новую помощницу по хозяйству!

Вернер просто задохнулся от возмущения. Было слышно, как он судорожно задышал, да я и сам не мог больше отсиживаться под диваном. Какая неслыханная дерзость!

– Ласточка моя! Это ужасно! Я сейчас же позвоню Беате и все ей выскажу!

Анна покачала головой:

– Нет, не нужно. Меня огорчает не наглость этой женщины. Меня огорчает, что она явно понятия не имеет, что мы с тобой пара. Иначе она не позволила бы себе таких слов. Выходит, ты никому о нас не рассказал. Вот это меня и расстраивает.

Вернер смущенно уставился в пол, потом поднял голову и предпринял попытку объясниться:

– Но, милая, я никогда не рассказываю Беате о чем-то личном. Зачем мне это? Она известная сплетница, и я ее недолюбливаю. С чего бы вдруг я стал с ней разговаривать о тебе?

Глаза Анны вновь засверкали. Но на этот раз в них были не слезы, а скорее… вне всяких сомнений: это был гнев.

– Вернер, речь не об этом. Ты вообще никому в семье не рассказал, что у нас отношения. Даже матери и брату. Иначе Беата была бы в курсе. И я знаю почему. Ты просто не хочешь, чтобы я стала частью твоей семьи. Вот почему!

Конечно, я не очень-то разбираюсь во всех этих человеческих-семейных-любовных делах, но вынужден признать, аргументы Анны не оставили меня равнодушным. Не знаю как остальным, но мне, коту, они показались вполне убедительными. Взглянув на бабушку, я понял, что она такого же мнения. Вернер закатил глаза и вздохнул так тяжело, как будто ему на шею повесили мельничный жернов:

– Ну как только тебе в голову приходит такой вздор?! Я совершенно не против представить тебя своей семье в качестве спутницы жизни.

Но Анна не дала сбить себя с толку:

– Докажи это!

– Как же я должен это доказать?

– Понятия не имею. Придумай что-нибудь.

– Ласточка моя, мое сердце принадлежит тебе одной. Но тебе придется поверить мне на слово – никаких доказательств тут быть не может!

Хм, в этом что-то есть. Даже у такого невероятно умного кота, как я, не нашлось на этот случай готового решения. Ведь среди нас нет читающих мысли пухологов. И только у бабушки вид почему-то вдруг стал очень довольный:

– Ой, Анна, я, кажется, знаю, как прррофессор может доказать свои чувства к тебе!

Вернер и Анна посмотрели на нее с удивлением – что бабушка, очевидно не без удовольствия, про себя отметила и специально выдержала торжественную паузу, прежде чем продолжить. Потом она милостиво кивнула и изложила свой план:

– Господин прррофессор, на носу сочельник и Рррождество. Здесь, в Германии, это большой семейный пррраздник. У меня есть немецкие корни, поэтому я знаю об этом.

Вернер кивнул:

– Да, вы правы. Большинство немцев проводят сочельник с семьей. Впрочем, в последние годы я старался этого избегать – не очень-то люблю праздновать Рождество.

– Да-да, так я и думала, – окинула его взглядом бабушка. – Но в этом году вы поступите иначе. В этом году вы позовете всю семью к себе в гости. И мы отпррразднуем все вместе: вы, Анна, Киррра, я, ваши мама, сестррра, брррат и ужасная Беата с детьми. И, может, еще семья Ольги. Отметим вместе Рррождество – и станем настоящей семьей! Все!

Что?! Надеюсь, она предлагает это не всерьез! Сюда еще раз нагрянет вся банда целиком? Будь я собакой, я бы в тот момент завыл. А так мне оставалось лишь жалобно мяукнуть себе под нос. Взглянув на Вернера, я понял, что от этой мысли он был далеко не в восторге – в отличие от Анны, которая хлопала в ладоши, сияя улыбкой. Кажется, ей действительно понравилась идея посиделок с дурацкой Беатой под рождественской елкой. Вернер набрал в грудь воздуха и откашлялся. Сказать энергичной бабушке, что ее предложение никуда не годится, – для такого, разумеется, нужно собраться с духом!

– Госпожа Коваленко, какая замечательная идея! Именно так мы и поступим, да, ласточка моя?

Анна ничего на это не ответила – вместо этого она бросилась Вернеру на шею и поцеловала его.

Я с любопытством заглянул Кире через плечо и попытался разобрать, что она там рисовала маркером на листе бумаги. Она сидела передо мной на полу, а я для лучшего обзора удобно расположился на ее кровати, откуда мне все было прекрасно видно.

До этого момента все мои члены сковывала ужасная слабость, потому что бабушка явно перестаралась с обедом и я переел гусиной печенки. Но тут меня словно током ударило, несмотря на сытую истому. Да это же ведь о кошконенавистнике! О том самом ужасном мучителе животных, о котором Кира рассказывала мне пару дней назад! Я подвинулся к самому краю кровати и навис прямо над Кириным плечом, которое как раз оказалось вровень со мной. Отлично! Так все видно куда лучше.

– Ай, Уинстон, ты мешаешь мне писать, – с этими словами она отодвинула меня подальше от края матраса. – Навис тут со своими усами, у меня аж мурашки по коже побежали.

Мурашки? Какие еще мурашки? У нас в квартире завелись муравьи? Я посмотрел на нее с удивлением.

Кира засмеялась:

– Да это просто такое выражение, Уинстон, это значит, что кому-то щекотно. Человеческая поговорка такая, понимаешь?

Вот оно что. Так бы сразу и сказала! Теперь-то понятно – в подтверждение я мурлыкнул. Отогнать себя я, впрочем, все-таки не позволил – слишком уж захватывающей казалась мне вся эта история!

Кира вздохнула и снова повернулась к листу бумаги.