На том и порешили…
Встретивший московитов старый монастырский настоятель указал князю на келью:
– Уж не осуди, княже, жилище убогое, тем паче на двоих с дьяком, да иных келий нет. А люди твои в трапезной разместятся.
И стали московиты выжидать, когда же новгородцы призовут их…
А Новгород в ту пору жил своей жизнью. С утра и допоздна трудились мастеровые, на городских концах звенели молоты кузнечные, стучали топоры плотницкие, чадили печи гончарные. По утрам звонили церковные колокола, гудели торговые ряды множеством голосов.
Спозаранку, едва открылись городские ворота, в Новгород вошёл старый монах Зосима в изношенных одеждах, стоптанных лаптях и бесцветном клобуке, из-под которого выбивались пряди седых волос.
Долго стоял он перед храмом Святой Софии, молясь, прежде чем отправиться к подворью Борецких.
– Дивна красота твоя, Господи, – промолвил он и, ещё раз перекрестившись, зашагал к терему Марфы.
У закрытых ворот стукнул висячим кольцом. Выглянул в смотровое оконце заспанный мужик. Зосима попросился:
– Впусти, человече, к матушке-боярыне, я из обители, что на поморском берегу.
Закрылось оконце, заскрипела задвижка. Удалился воротник, видно, с докладом в палаты отправился.
Долго глядел Зосима на терем Борецкой, на сияние стеколец, на точёность камней, из которых хоромы сложены. И не ведал, какой гнев вызвало его появление на подворье у боярыни. Едва услышав от ключника, что приплёлся к ней из Поморья монах, Марфа взбеленилась, затопала ногой:
– Прочь, взашей гоните! Со всего Севера старцы повадятся, по миру пустят!
Услышал Зосима стук металла за воротами. Оконце открылось, и голос уже не воротного мужика, а ключника раздался:
– Взашей гнать тебя велено, старец. Иди, откуда приплёлся!
Заплакал Зосима и, сгорбясь, опираясь на посох, удалился от боярских хором. В конце переулка остановился, хоромам Борецких посохом погрозил:
– В Содоме и Гоморре живущая! Зрю её безглавую! Соромица беспутная!
Народ окружил Зосиму, сочувствует:
– Она старца обидела! Богомольца!
– Корыстолюбица Марфа, обители святой отказала!
Сопроводили новгородцы Зосиму до городских ворот и разбрелись кто куда, позабыв о старце.
А тот приплёлся в подгородный монастырь, у трапезной остановился. Подошедшему монаху Иосифу, который из-под Белого озера шёл, пожаловался:
– Пиявица ненасытная, много ль я на братию просил? На обитель, на церковку сгоревшую. От свечи заполыхала…
Вокруг старцев люд собрался. Из кельи вышел князь Иван Молодой. Зосима посохом грозит, слюной брызжет, выкрикивает:
– Всё Поморье в кулаке держит, обиды люду чинит!
Толпа Зосиму поддерживает:
– Марфе никто не указ! Она на весь Новгород узду накинула!
Купчик в шубейке, шапка набекрень, через толпу пробился, заорал:
– На Марфу зла не держи, Зосима!
– Тебя бы так! – зашумели на купчика.
– На севера подавайся, на Выгу!
– Ворочайся в обитель, Новгород сирых не любит!
– Марфа и на Выге сыщет!..
А Зосима вопросил на всё монастырское подворье:
– Что есть человек? – И, воздев руки, сам же и ответил: – Человек есть тварь ненасытная, зло превеликое, гордыней и корыстью обуянное!
Толпа любопытных помаленьку рассасывалась. Ушёл ворча Зосима, и только, гордо вскинув седую голову, покрытую клобуком, остался стоять монах Иосиф. Опираясь на посох, он смотрел на молодого великого князя. Тот подошёл к нему, достал из кошеля несколько монет.
– На твою обитель, отче.
Иосиф подаяние принял, сказал:
– Ты обидами Зосимы тронут, князь, так Зосима в глухие ворота стучался. Душа человека земле подобна. Когда травой сорной земля зарастёт, доброе зерно всходов не даст.
Из-под нависших бровей Иосиф пристально смотрел на молодого князя. Под жгучим взглядом Иван вздрогнул.
– Что узрел ты, отче? – спросил он, робея.
– Зрю я, великий князь Иван Молодой, твоё суетное восхождение.
Монах замолчал, продолжая глядеть на князя. Молчал и Иван. Но вот Иосиф очнулся, заговорил глухо, будто выдавливая из себя каждое слово:
– Смутно проглядываю я дальнейшую жизнь твою, великий князь. Прости, пусть твоё тебе останется…
И удалился, оставив великого князя гадать, что имел в виду Иосиф…
Посадник новгородский Иван Лукинич хоть и был истинным новгородцем, обычаи своего города чтил, но московского государя Ивана Васильевича побаивался. Знал, коли Москва на Новгород власть свою наложит, не видать тому никаких вольностей. Потому и был Иван Лукинич во всём согласен с боярами, какие к Литве тянут.
И направился новгородский посадник к Марфе Борецкой за советом и поддержкой.
Дворецкий Прохор встретил посадника у самых ворот, в хоромы проводил. Мягко ступая в лёгких сафьяновых сапогах, Иван Лукинич шёл по палатам, устланным яркими заморскими коврами. Борецкую увидел в дальней палате, у муравленой печи, изразцы которой напоминали полевые травы.
Одетая просто, в саяне[17] с пуговками из янтаря, сверху донизу застёгнутыми, и повойнике, прикрывавшем волосы, Марфа строго смотрела на Ивана Лукинича.
– Здрава будь, матушка, – поклонился посадник.
– Здрав будь и ты, государь. Я же твоими молитвами живу. – Марфа пожевала полными губами. – Садись, Иван Лукинич, в ногах правды-то нет. Догадываюсь, к чему приход твой ранний.
– Как не догадаться, когда московиты за Подолом.
– Сызнова волк московский волчонка на нас напустил.
– Ноне московиты зубы кажут. Дьяк Фёдор грамоту вручил. Государь московский ждёт от нас присяги.
Марфа усмехнулась:
– Так-таки.
– Ведомо тебе, Марфа Исааковна, Новгород Великий Москве что собаке кость поперёк горла. – Посадник почесал голову. – Я, как и ты, Марфа, мыслю, Но что ответствовать молодому великому князю? Он ведь под государем живёт. Эвон как московиты в ворота новгородские стучатся.
Марфа хитро прищурилась:
– Ахти, аль позабыл ты, Лукинич, как на Руси сказывают: «Незваный гость хуже татарина»?
– То так, Марфа Исааковна, да мне отвечать молодому великому князю. А ответ наш в грамоте изложен будет. И ту грамоту дьяк государю вручит.
Марфа губы поджала, думала недолго. Молвила твёрдо:
– Ты, посадник, отпиши: Новгород в скорби великой пребывает. Духовного отца, пастыря Божьего, потеряли новгородцы. И пока нет у нас архиепископа, какой ответ Москве давать?
И зевнула сонно:
– Умаялась я, Иван Лукинич. Сказ мой тебе ясен. Мы же, бояре, во всём на тебя, посадник, полагаемся.
Иван Лукинич ожидал великого князя в вечевой канцелярии. Новгородский совет господ загодя изложил ответ московитам, и теперь только осталось отдать грамоту Ивану Молодому.
Письмо удовлетворило Ивана Лукинича, от присяги новгородцы отказались, ссылаясь на то, что Новгород без архиепископа такие вопросы решать даже на вече не может. А у Новгорода с Москвой взгляды едины – так в том и присяга не нужна.
Время от времени посадник поглядывал на дверь, но московитов всё не было. К обеденному часу, когда Иван Лукинич намерился покинуть избу, молодой великий князь появился в сопровождении дьяка.
Посадник встретил их с поклоном, посожалел, что потеряли новгородцы своего пастыря архиепископа Иону и нет у них ныне отца духовного.
– В неурочный час посольство твоё, великий князь Иван Иванович.
Говорил Иван Лукинич, а сам глаз с молодого князя не сводил. К его удивлению, перед ним стоял не тот прошлогодний юный великий князь, а возмужавший высокий отрок с пробивавшейся бородкой и рассыпавшимися по широким плечам кудрями.
Дьяк Фёдор грамоту новгородцев принял, заметив при том:
– Не такой ответ великий князь и государь Иван Васильевич ждёт от вас, старейшины новгородские. Вам бы люд к присяге привести да самим на верность государю московскому присягнуть…
С тем и отъехали послы московские. И пока по ополью до монастыря добирались, звон колокольный слышался. К обедне звали. А может, Новгород провожал молодого великого князя Московского, коего государь Иван Васильевич на бесчестье послал?
