Кажется, я проспал тот момент, когда вместо образины у меня появилось сердце.
Love Me Like You Do —
Ellie Goulding
Нас всех собирают в столовой, где уже стоят ряды столов, ломящиеся от еды. Из алкоголя разрешено лишь по полстакана шампанского, но в каждой комнате стоит уже по несколько коробок с бутылками самого различного содержания.
Часы показывают половину двенадцатого вечера, и в помещении стоит такой шум, что даже начинает болеть голова. А еще тут пестрят всеми цветами платья девчонок, рубашки парней, и мы с Томасом здесь как два черных пятна, потому что на кареглазом черный, расстегнутый тонкий кардиган с пуговичками на рукавах, которые он закатал до локтя, и футболка. Кардиган, к слову, мой. Есть у Томми милая, до одури, привычка носить мои вещи. И мне это нравится. В этом есть что-то очаровательное и милое.
Тереза рассмеялась, когда увидела нас в комнате среди моих и Томаса раскиданных вещей. Арис, стоящий за ее спиной, как-то странно сморщил носик, всем своим видом показывая, что происходящее его не устраивает.
Знаете, парни тоже страдают проблемой, что надеть. Вот брюнетка нам заявила, что у нее такого не было, она просто решила, что идти в черном, как на траур, она не собирается. А потому на ней красовалось малинового цвета коктейльное платье, верх которого составляло кружево, а низ пышная юбка. Черт, ну стоит признать, у Терезы есть вкус в вещах. Жалко, характер дрянь и вкус в парнях вообще ни к черту.
Спустя почти два часа мучений мы с Томасом были одеты, обуты и заебаны Терезой. Потому что своим мельтешением, напяливанием на нас одежды она достала всех в радиусе одного этажа. Но это стоило того, потому что теперь, стоя в столовой, среди ярких пятен, я чувствовал себя уютно в черной рубашке и джинсах.
Не празднично, не нарядно, совершенно обычно. И, судя по жадному взгляду Томми, еще и сексуально.
— Ребят, — Тереза, подбежавшая к нам, отдает по стакану шампанского. — Прикиньте, речь директора отменили.
— Вау, — равнодушно произносит Томас, закатив глаза. Я смеюсь. Это действительно выглядит забавно.
— Нет, вы не понимаете! — брюнетка машет руками, безуспешно пытаясь создать поток холодного воздуха, чтобы хоть немного охладить свой пыл. — Крысюка нет в колледже, значит, после курантов на крышу полезем.
— Хуясе, — невольно вырывается у меня. В этом колледже я не был в двух местах: в медицинском корпусе и на крыше. И если в первое я не желаю никогда попадать, то увидеть все с высоты, хоть и небольшой, мне хочется безумно.
— Ага, пойдем все вместе: я, вы, Арис, Галли, Ми…
Девушка замолкает, настороженно смотря то на меня, то на Томми. Тот, в принципе, делает вид, что не слышит нас. Эх, Томми, птичка моя мозгоклюйка, хрен ты меня обманешь. Знаю, внимательно слушаешь, злишься, но упрямо смотришь на часы, показывающие без пяти двенадцать.
— Терез, — резко перевожу тему, — ты где Ариса потеряла?
Девушка машет рукой куда-то в другую сторону столовой:
— У младших вроде как своя пьянка. Мы его после курантов заберем, зайдем за бухлом и на крышу.
Такой расклад событий вполне устраивает, кажется, всех.
В воздухе висит какое-то немного напряженное ожидание, рассеивающееся с первым громким стуком курантов. К нам подтягиваются люди, Тереза, стоящая напротив, довольно улыбается. Сзади к ней подбегает Арис, видимо, поспешно сбежавший от сверстников. А сбоку, сжав мою руку в своей, ко мне прижимается Томми. И на двенадцатом ударе, когда все кричат «ура» и поздравляют друг друга, я коротко целую парня в губы, чувствуя, как замирает в этот момент его сердце.
А дальше мы бежим на крышу, захватив из комнаты бутылку виски на двоих, пачку шоколадных сигарет, валявшихся у меня на полке, и всего лишь одну безразмерную серую кофту, которая каким-то боком затесалась в массу черных вещей Томаса.
В итоге кофта достается совсем окоченевшему Арису, которого не греет ни градус выпитого алкоголя (я, честно, был против, чтобы мелкому наливали виски), ни теплый свитер. Он кутается в серую ткань, как-то вымученно улыбается, и меня точит совесть, что я оставляю его, уходя с Томми в дальний конец крыши.
В стороне ото всех мы курим, обнимаемся и целуемся между затяжками и глотками алкоголя. Губы Томаса горчат, он их облизывает, немного пьяно мне улыбается. И я не понимаю, как я раньше мог ненавидеть это чудо.
Гремят залпы салюта, разрываясь разноцветными брызгами в черном, звездном небе. Искорки золотые, розовые, зеленые летят на нас вместе со снежинками. Я отставляю в сторону бутылку и выкидываю сигарету.
Я прижимаю Томми к себе и целую медленно, тягуче, нежно. Его глаза открыты, как и мои. Мы смотрим друг на друга, когда целуемся, мы отдаемся друг другу сейчас больше, чем может быть в постели.
На нас никто не обращает внимания. И нам на остальных все равно.
Счастье есть, оно проще простого: это чье-то лицо.**
Комментарий к Часть 19
*недорогой виски, стоящий в пределах 1500р. за литр.
**Фредерик Бегбедер - “Любовь живет три года”.
========== Часть 20 ==========
Я терпеливо обрабатываю водкой, оставшейся после очередной попойки, ссадины на кулаках Томаса. Они сбиты не до костяшек, да и раны не такие глубокие, как на щеке и коленях, которыми парень проехался по полу, поэтому я просто лью немного алкоголя на руки Томми.
— Ай, сука, — шипит парень, тут же начиная размахивать руками, чтобы унять боль.
— Нехрен в драку лезть, — я цокаю языком, будто упрекая Томаса, хотя сам на днях подрался. С Минхо, конечно же, потому что у этого мудака язык повернулся назвать Томми шлюхой. Стоило ожидать, что мое терпение, и так заканчивающееся, просто исчезнет в этот момент.
На мое счастье, самой причины драки, а именно Флетчера, рядом не было, потому что он бы обязательно полез нас разнимать. А тут даже удалось по-человечески набить азиату морду. Ладно, признаюсь, в тот раз я огреб больше, потому что придя в комнату, тут же обдолбался. В таком вот прекрасном состоянии меня обнаружила Тереза, а потом и Арис. Чего мне было стесняться, если я лежал на столешнице, бездумно пуская слюни, а потом блевал, пока холодная рука Ариса успокаивающе гладила меня по волосам. Безумная удача, что я оклемался до того, как пришел Томми, который часто уходил по вечерам к Бренде. Парень меня, конечно, видел в нелицеприятном виде, но не до такой степени. И показывать свое истинное лицо до конца мне не хотелось. Потому что ничего, кроме разочарования оно не принесло бы.
— Почему люди такие мрази? — Томми как-то по-детски надувает губы и морщит нос, по которому я тут же прохожусь ваткой.
— Что конкретно тебя бесит? — я заинтересовано смотрю в карие глаза, в которых таится скрытая обида и усталость.
— Презрение. Понимаешь?
Понимаю. Вот только признать не могу, что вижу в глазах каждого учащегося то же самое, стоит мне или Томасу появиться на горизонте. Каждая драка становится предметом для обсуждения. И, то ли по какой-то удаче, то ли кто-то специально делает так, что мы с Флетчером ввязываемся в драки вдали друг от друга, что не дает нам возможности хоть как-то защитить того, кто дорог, того, чьи ссадины и синяки больнее видеть, чем свои.
— Томми, — я откладываю в сторону уже пропитавшуюся кровью вату. Мои руки теперь пахнут спиртом, и я вытираю их о края серой кофты, которая за время пребывания здесь стала болтаться на мне, как на колу. — Послушай меня, хорошо?
Карие глаза с блеском смотрят на меня, и Томас хлопает длинными ресницами, показывая готовность слушать. Я беру его лицо в свои руки и очерчиваю большими пальцами скулы, о которые теперь хотя бы не порежешь руки.
— Ты же умеешь ебать все принципы, Томми. Ты же можешь никого не слушать. Так что мешает сейчас поступать так же? Какой толк бить кулаки?
Парень хочет что-то возразить, скорее всего, насчет моих драк с Минхо. Не даю ему вставить и слова.
— Мои стычки с Минхо совсем другое дело. Считай, что это устоявшийся акт мести. Но вот твое размахивание кулаками ни к чему, чтобы не…
