Когда я выхожу из ванной, то происходящее на кухне меня немного немало удивляет. На столе, за котором обычно мы с Томасом делаем уроки, курим, в общем, делаем все, что угодно, но не то, для чего предназначен кухонный стол, теперь стояли тарелок десять с едой. Точно не меньше, потому что вся немаленьких размеров деревянная поверхность была заставлена едой.

— С чего этот праздник живота? — спрашиваю я, садясь рядом с Арисом.

— Ну ты несколько дней ничего не ел, Томас, к слову, тоже. Вот я и решила приготовить чего-нибудь, — Тереза непринужденно пожимает плечами и продолжает раскладывать вилки.

Спустя пять минут из моей комнаты выходит Томас, и я даже знать не хочу, что он там делал. Кареглазый садится слева от меня и, наклонившись так близко, что я чувствую исходящий от него приторный апельсиновый запах, шепчет:

— Загляни в шкаф. Это, наверно, Тереза оставила. Но я бы не рекомендовал пользоваться её, так сказать, благодарностью.

Отстраняется от меня, как ни в чем не бывало, а у меня аж начинают чесаться руки от любопытства. Я прекрасно знаю, что это чертово любопытство наказуемо, но ничего не могу поделать. Неистовое желание встать из-за стола и побежать в комнату убивается на корню, когда Томас сильно сжимает мою ногу под столом, не позволяя мне встать.

Арис и Тереза о чем-то болтают, а я, повернувшись к своему соседу, мило улыбаясь, шепчу:

— Ты бы знал, как я тебя ненавижу.

— Знаю, — ядовито улыбается Томас. — Только вот люби…

Договорить он не успевает, потому что меня зовет Арис. И я ему благодарен как никогда, потому что совершенно не хочу слышать это слово от Томаса. Не сейчас. И не от него. И не для меня.

Арис окликает меня только для того, чтобы спросить, буду я салат или нет. Если честно, то есть совершенно не хочется, поэтому я всего лишь для видимости кладу себе пару ложек какого-то салата, и начинаю разговор с Терезой.

— Где ты взяла все это? — я киваю на еду.

— На кухне попросила продукты и приготовила.

— Где? — смотрю на девушку как на второе пришествие. Где тут, кроме кухни, готовить?

— У нас вместо вашего холла есть кухня, там и плита с духовкой, и херова куча посуды, в общем, всё, что мы вытребовали.

— Хорошо у нас этого нет, — тихо смеется Томас, ковыряя вилкой в тарелке. Он тоже не ест.

— У вас этого нет, потому что какие-то долбоебы пытались запихнуть мальчишку в духовку. Чак, да? — последние слова адресованы Арису. Он кивает. — Так вот, кто-то из старших включил духовку, и они толпой пытались запихнуть туда мальчишку.

Я в этот момент имею неосторожность попробовать салат. Кусок капусты застревает у меня поперек глотки от услышанного. Еле могу выдавить:

— За что?

Тереза подпирает голову левой рукой и задумчиво смотрит в окно. Говорит об этом ей неприятно, это видно.

— Он просто был немного пухлым. Вот и всё. Здесь надо быть либо богатым, либо красивым, чтобы выжить. А он был обычным пухленьким пацаненком из бедной семьи.

— Здесь принято гнобить, если ты обычный, — говорит Томас, и я невольно поворачиваюсь в его сторону. Он задумчиво тыркает вилкой в пустую тарелку. — Место сломленных уродов. А он был здоровым.

Тереза качает головой. Видимо, такой разговор у них заходит не первый раз.

— Он был болен, Том. Пойми это.

— Поэтому Галли убил его?! — резко выкрикивает Томас, вставая из-за стола. Стул, на котором он сидел, падает.

— Галли его не убивал, Том. Пойми, это был просто несчастный случай, — Тереза закусывает губу и со страхом в глазах смотрит на Томаса. Парня все колотит от злости, от слез, которые он пытается сдержать.

— Ему случайно попал в живот нож. Несчастный случай? Да пошли вы!

Томас выкрикивает эти слова в лицо Терезе и бежит в свою комнату. Оттуда слышится громкий хлопок дверью. Он вышел из комнаты.

— Он скорее всего к Бренде пошел, — тихо произносит Арис, — мне его догнать?

— Не стоит, — Тереза качает головой.

Мне хочется спросить, что случилось с тем парнем, почему Томас молчал об этом случае, ведь они наверняка были друзьями. Но вместо этого я спрашиваю:

— Почему вы все так хорошо контачите с Брендой?

— Потому что она наша связь с внешним миром, — Тереза встает и начинает убирать тарелки. Аппетит пропал у всех. — Она привозит нам наркотики, алкоголь, пусть и не всегда качественный, добывает нужную информацию. И мы не все с ней хорошо общаемся. Например, Ариса она на дух не переносит.

Мальчишка в подтверждение этих слов кивает.

— Меня она тоже не особо жалует, — усмехаюсь. — Но мне от этого не горячо, не холодно.

Я встаю со стула, но от следующих слов Терезы сажусь обратно.

— Она прикрывала тебя три дня, пока ты не вставал.

Медленно, по буквам, произношу:

— Что?

Арис встает из-за стола и принимается помогать сестре, видимо, не столько из желания помочь, сколько занять руки:

— Она прикрывает нас всех. Всегда. Независимо от того, нравится ей человек или нет. Но больше всего она помогает Томасу. Ее можно понять. Любить парня-наркомана, психически не стабильного человека, это значит делать для него всё. И она пытается.

***

Я пытаюсь сидеть на уроках как ни в чем не бывало. Томас до занятий не возвращается. Я беру его тетрадки, лежащие у него на столе в комнате, в надежде, что он все-таки появится на занятиях. Потому что больше трех дней пропуска подряд тут недопустимо.

Как я и надеялся, Томас приходит. Его глаза немного опухшие из-за недостатка сна и из-за слез. Я ловлю его взгляд на себе и замечаю, что зрачки закрывают кофейно-медовую радужку. Под кайфом. Пришел на уроки обдолбанный. Даже я себе редко позволял подобную дерзость. Ничего тяжелее «марок» или же «лирики». А он явно под кокаином. Вот только белого порошка я в комнате шатена не замечал. Значит, взял у Бренды. Я чувствую непреодолимое желание найти эту чертову секретутку и оттаскать за волосы. Одно дело самому принимать наркотик. Совершенно другое — видеть, как он разрушает людей, которых ты ценишь.

Я больше не в силах отрицать, что Томас нужен мне. Я сдаюсь, я действительно начинаю в него влюбляться. Потому что видеть кофту, испачканную кровью из его запястий, покрытых родинками, больно. Щемит где-то там, там, где у нормальных людей сердце, а у меня просто жалкое подобие этого органа, гоняющего кровь, перемешанную зачастую с наркотиками, по организму.

Я гнию. Но не хочу, чтобы Томас гнил также.

Сегодня четверг, а это значит одну простую вещь: я пропустил два сеанса у психолога, но сегодня мне к ней не идти по расписанию. На пару минут даже кажется, что счастье есть. Вот такое, простое, в мелочах. Счастье для больного и сломленного. Хоть что-то в этом хреновом дне хорошо. Я так думаю, пока иду мимо столовой, куда я вообще забыл, когда ходил. И сейчас не пойду, потому что усталость сильнее меня. Я иду целенаправленно в комнату, где планирую перекусить чем-нибудь из оставленного Терезой.

Открываю дверь, замечая сразу, что дверца шкафа открыта. Оттуда пропало одно лезвие, но на этой же полке лежит шприц. Благодарность от Терезы? Скорее всего.

Металлический шприц, со вставленной внутрь ампулой, в которой переливается голубоватая жидкость. Я смотрю как завороженный на наркотик, плещущийся внутри. Меня дрожь прошибает только от одной мысли, как я сниму колпачок, выпущу лишний воздух и, воткнув иглу у сгиба локтя, пущу наркотик по вене.

Это похоже на оргазм. Одна только мысль об этом доставляет такой кайф, что я закусываю губу, а в глазах темнеет от удовольствия. Я уже снимаю колпачок. Аккуратно провожу пальцами по тонкой игле.

Но что-то меня отвлекает. Какое-то неприятное чувство, будто меня резко огрели по голове чем-то тяжелым. Вспоминается просьба Томаса выкинуть всю дрянь, что я храню. Конечно же, я его не послушал.

Кладу шприц обратно, надев на иглу колпачок. Не сейчас.

Я закрываю шкаф и, скинув толстовку, иду на кухню. Желудок вроде как что-то протестующе урчит, и после трех дней без еды, я понимаю, что он вполне имеет право бунтовать.