Дмитрий вновь оказался в общей палате. Прогнившие от сырости половицы трещали. Вдоль стен стояли пружинные скрипучие койки. На серой подставке, вкрученной в стену, располагался старый кассетный магнитофон, а в правом углу – чёрно-белый телевизор.

Послышались шаги, в палату вошёл в белоснежном медицинском халате высокий худой гладко выбритый главврач Виктор Семёнович Раков. В правой руке он нёс блокнот и шариковую ручку. Левой постоянно поправлял очки. Врач вновь повторил Дмитрию то, что уже говорил не раз.

– Ты должен уяснить: вероятность, что ты встанешь на ноги, равна нулю. Повреждение позвоночника – значит, паралич от груди.

Дмитрий еле сдерживал слёзы.

– Мне неприятно это повторять, – сказал врач. – Но ты на всю жизнь прикован к креслу. Ты понимаешь, что я говорю?

– Да, доктор, – проглатывая слёзы, ответил Дмитрий. И еле слышно спросил:

– А детей я, доктор, смогу иметь?

– Да, это возможно, – не удивился врач.

– Я буду ходить, я знаю, я буду ходить, – сквозь зубы процедил Дмитрий.

Вдруг в коридоре послышались громкие голоса, и в распахнувшуюся дверь палаты вошёл генерал с дочерью Екатериной.

– Спасибо что спас мою дочь! – произнёс властно генерал.

– Служу Отечеству! – приложив правую ладонь к виску, произнёс Дмитрий.

Генерал протянул свою огромную волосатую руку. Они обменялись рукопожатием.

– Мне нужно переговорить с вами с глазу на глаз, – глядя в зелёные глаза главного врача, строго сказал генерал.

– Пройдемте в мой кабинет, – более мягко ответил Раков.

Они вышли из палаты и пошли по длинному коридору в самый его конец.

– Почему нельзя его поставить на ноги? – прервал тишину, воцарившуюся в кабинете, генерал и достал из внутреннего кармана пачку папирос.

– Потому что у него паралич, пуля задела позвоночник. В этом медицина бессильна, – снимая очки, ответил Раков.

– Ну, должно же что-то помочь. Мы живём в двадцать первом веке, – папиросный дым выходил изо рта генерала, заполняя кабинет главного врача.

– Мне грустно об этом говорить, но он на всю жизнь останется инвалидом, прикованным к коляске, – сказал Раков.

Он встал, подошел к окну, открыл его.

– Да ты хоть понимаешь, что он ещё молодой пацан? – повышает генерал голос, почти срываясь на крик. – У него ещё вся жизнь впереди.

– Я всё понимаю, – сказал Раков. – Я – главный врач, у меня огромный стаж и сотни спасенных жизней.

– Да мне плевать на то, кто ты, и сколько человек ты спас! – тыча в него указательным пальцем, выкрикнул генерал. – Ты хоть воевал, ты хоть знаешь, что это такое, ты хоть знаешь, что такое семья, дети, любовь?

– Да, я знаю, – перебил его Раков. – Я видел солдат, которые без рук, без ног, с тянущимися за ними кишками зубами рвали врага, потому что их дома ждали любимые женщины. Я прошел вместе с ними шестнадцать боёв в этой кровавой мясорубке под названием Афганистан.

Генерал молчал, сжав зубы и уставившись в пол.

– Я знаю, – продолжал Раков, – чьи имена они выкрикивали вместе с кровью, когда я отрезал им из-за гангрены руки и ноги, я знаю, кого они зовут тогда.

– И кого же они зовут? – спросил генерал.

– Они зовут своих женщин. И только потому выживают, что те, в их задымленном болевым шоком сознании, приходят к ним, поют им песни о любви, кладут им руки на головы. Вот они и выживают. Не потому, что я – хороший врач, а потому, что им есть, за что держаться в этом аду.

Генерал не смог ничего ответить. Потом он поднял голову, посмотрел врачу в глаза и, не сказав больше ни слова, вышел из кабинета.

Его дочь стояла в коридоре. Генерал взял ее за руку, и они вышли из больницы.

Наступила ночь. Дмитрий лежал в своей палате и смотрел в окно. И видел, как ветер со свирепой силой раскачивает два стоящих друг напротив друга старых дуба. Листья с них срывались и падали куда-то на землю. Он на мгновение закрыл глаза и почувствовал едкий дым марихуаны. Это на соседней койке Филипп жадно затягивался косяком. Дым наполнил палату.

– Ко мне тут с… одна ходит. Хороша, я вам скажу, – взял из рук Филиппа косяк и затянулся, блаженно закрывая глаза, еще один сосед Дмитрия по палате Кирилл.

– Пока есть палец и язык – ты мужик, – с улыбкой на лице процитировал пошлость Филипп.

– Ладно, не травите душу, я не тр… год, – протянул руку за косяком и Дмитрий. – Вот встану на ноги, и тогда…

– Доктор сказал, что ты никогда не встанешь на ноги, – перебивая Дмитрия, заявил Филипп. – Да мне по барабану этот доктор. Я встану, точно знаю, что встану, – заспорил Дмитрий.

Потом Дмитрий затушил бычок в хрустальной пепельнице и закрыл глаза. Через несколько минут сон овладел им.

На следующий день в пищеблоке за деревянными столами обедали больные. Пахло жареной картошкой и курицей. Дмитрий, держась за алюминиевые костыли, волочил за собой перевязанные бинтами ноги.

– Вот увидите, я отсюда уйду на своих ногах, – произнёс он. И начал быстро переставлять костыли.

– Да, конечно, – сказал со своего стула в правом углу с улыбкой на губах Андрей Иванов.

Дмитрий ходил на костылях взад-вперед. Очень быстро.

– Может на сегодня хватит? – спросил Андрей.

– Нет, не хватит, – рубанул Дмитрий.

И начал дальше передвигаться, упираясь костылями в пол.

– Может, перекусим? – осведомился Андрей.

– Нет, я не голоден, – ответил Дмитрий.

И продолжил ходьбу, волоча за собой ноги, и опять чуть не упал. Вдруг один костыль прогнулся, а второй начал скользить вперёд, и Дмитрий всё-таки свалился на спину. Сердце колотилось, как отбойный молоток. Пот катился градом. К нему кинулся Андрей.

– Ну, как ты, – подложив ему руку под затылок, спросил Андрей.

– Да чепуха, что-то хрустнуло, – натянул на лицо улыбку Дмитрий.

– Надо быстро доктора звать, – крикнул Андрей, – вылезла наружу коленная чашечка!

Побежали санитары с носилками темно-зеленого цвета и положили на них Дмитрия.

На следующее утро в палату через плотно прикрытые шторы пробивался яркий свет солнечных лучей, которые разбудили Дмитрия. Он открыл глаза и с удивлением начал осматриваться. Расплывалось перед глазами всё, на что он смотрел: больничная койка, давно не беленный потолок. Дмитрий протёр глаза.

– Кто-нибудь, подойдите! – крикнул он.

К нему подошла Мария Власова в белом халате. Спросила, как ни в чем не бывало:

– Что случилось?

– Куда все подевались? Я лежу в собственной блевотине и дерьме. А ко мне никто не подходит. Я хочу вымыться! – кричал, как сумасшедший, Дмитрий Шмелёв.

– А ну, тихо! – строго сказала Власова. – Не повышай на меня голос, и без грубостей.

– Мне плохо, мне совсем скверно. Мне нужен доктор прямо сейчас, – тыча в неё пальцем, говорил Шмелёв.

– Доктор занят, – ответила Власова.

– Ваш доктор всегда занят, – с отчаянием сказал Дмитрий.

Послышалось шарканье туфель, и к его койке подошел Андрей.

– Что завёлся? Опять с катушек слетел? – спросил Андрей.

– Да пошёл ты! – схватив Власову за рукав белого халата, крикнул Дмитрий.

В эту минуту он готов был растерзать всех вокруг.

– Успокойся, – грубо ответил ему Андрей.

– Вот, выпей, – сказала Мария, достав из кармана успокоительное.

– Не хочу я, – отвел её руку Дмитрий, – вместо того, чтобы лечить, пичкаете меня всякой дрянью.

Он махнул рукой, и тюбик с таблетками вылетел из руки Марии и упал на пол.

– Не хочешь – как хочешь, – сказала Мария.

– Грёбаные трущобы, – вытирая пот со лба, прошипел Дмитрий.

– Хочешь на свободу? – засмеялся Андрей. – Ампутируют ногу, и через две недели выпишут.

– Мне нужна нога, – завыл Дмитрий.

– Зачем? Ты же её не чувствуешь, – удивился Андрей.

– Мне она нужна. Это – моя нога. Обращайтесь со мной по-человечески! Я требую! Вы обязаны это делать! – ударил себя в грудь Дмитрий.