Были сумерки – время перемен и случайности.

   Трое высоких манекенообразных и один подвижный, как его собственные мысли, маленький человек, быстро проходили по площади, очевидно стараясь быть незамеченными.

   Но молоко сумерек еще не сгустилось настолько, чтобы старуха, застыв с двумя ровными рядами зубов в напряженной руке, остановив свой взгляд, как на портретах, которых никогда и никто с нее не писал, пропустила бы их мимо границы ее зрения, расположившейся между двумя погнутыми створками жалюзи, предназначенных для обзора городских событий.

   Старуха вздрогнула, когда потеряла их из виду. Взгляд ее был как остеклянелый. Она села к столу и мягко поглотив зубы, которые минуту назад еще держала в руках, налила в чашку задумчивый чай.

   В дверь тихонько постучали.

   -Входи, хрипло и скучно отозвалась старуха.

   Дверь действительно скрипнула осторожно. Но в комнате никто не появился. Старуха нехотя, но с появившейся уже некоторой живостью в глазах, встала и внезапно бодро для ее облика прошла в коридор. На пороге стояла тоненькая, едва различимая рядам с огромной вешалкой, завешанной разнообразными пальто, Зиночка.

– Принесла, строго осведомилась старуха, и голос ее в этот момент даже немного напомнил молоденького лейтенанта, который недавно допрашивал ее саму с пристрастием новичка.

– Вот, Зиночка протянула маленький, уместившийся на ладони сверток.

   Старуха развернула его профессионально быстро. С такой скоростью обращаются со свертками только разве продавцы универмагов, но они наоборот их только сворачивают. Из бумаги показалась деревянная коробочка, в которую обычно провинциальные жительницы кладут украшения, наивно пряча их под матрацем кровати, что в случае кражи значительно экономит как время, так и усилия воров.

– Решилась? Строго произнесла старуха, глядя в сторону, чтобы не быть причастной к этим последним сомнениям или созревшему решению.

– Да, выдохнула Зиночка.

   Старуха открыла коробок. В нем беззащитно лежал второпях отстриженный локон мэра города.

   Глава 6

   Федор Ильич, мэр города, не мог заснуть до пяти часов утра. Его внезапно стала тревожить мысль о телефоне, том самом, который он подарил Зиночке на день рожденье.

– Куда же это он мог запропаститься. Нет, она его не потеряла, а выбросила, наверное, или продала. Продала, выбросила…

  -Она избавилась от телефона, чтобы он, Федор Ильич, мэр города, не мог позвонить ей.

  -Где она была сегодня вечером?

   Он хотел незаметно перевернуться с боку на бок, но его движение выдало колыхание огромного живота. И Зиночка, вздрогнув, закричала. Мэр, напуганный криком, не знал, как поступить. Он тоже вскрикнул и бысто повернулся обратно.

  -Милочка, Зиночка, ты спишь? Неожиданно тихо для себя самого попросил он. Ответа не было. И только частое дыхание и на этот раз крик, леденящий душу мэра, донесся с половины, точнее трети кровати, которую занимала Зиночка. Не включая света, он встал, обойдя кровать, остановился, нагнулся над Зиночкой. Она часто-часто, неглубоко, как будто убегала, дышала. Он осторожно дотронулся до ее лица, оно горело и одновременно было странно холодным. Оказавшись снова в кровати, мэр, всегда, будучи человеком долга, испытал на этот раз прилив долга супружеского; справившись с которым, он наконец-то заснул.

   Глава 7

   Вести в город Н привозил скорый поезд. Остановка в городе была короткой, да и почты было немного. На почтовом отделении работали супруги Ивановы. Иванов принимал письма, Иванова их раздавала.

   Скорый редко приходил по расписанию. Чаще всего задерживался. Но пару раз отправился раньше. Один раз на станцию позвонили, предупредить пассажиров, и дед Макай, второпях забыл чемодан с гостинцами дома. Вернулся он осенью, когда гостинцы уже сгнили почти вместе с чемоданом. Спаслась только банка сливового варенья. И та была с косточками. Внучка, узнав, заставила деда ее выбросить. Другой раз о том, что поезд проедет раньше, сообщить забыли. Но дед Макай, всегда приходивший на вокзал часа за два, успел нагнать его, торопливо семеня от недопитого вокзального чая по платформе за тронувшимся поездом.

   Иванов, записавший себе истории деда Макая, как памятку, в записную книжку, тоже приходил раньше. Он с аппетитом позавтракал в привокзальном ресторане сочной сарделькой и бутылкой молока, и сидел теперь на перроне, перелистывая недельной давности газету, не столько интересуясь, сколько просто греясь на солнышке.

   Дождавшись скорого, Иванов забрал небольшой мешок с почтой и поспешил к месту службы. Он приехал к кипящему самовару, который красовался на небольшом дорожном столе, специально приспособленным супругами для чаепития. Самовар был окружен баранками, сухариками с орешками и маленькими фигурными шоколадками. Он сразу же отложил газеты на служебный стол. Газет было восемь и все 'Правда'. Семь из них были уточненной 'Комсомольской' правдой и восьмая была правда простая, без украшений, очевидно экономя читательскую энергию, которую любознательность иногда устремляет на сомнения, газета настойчиво дружески рекомендовала себя: 'Правда'. Так иногда встречаешь людей, которые с приятной улыбкой, сопровождающей их ежеминутно, расскажут глубоко поучительное, заключив: ' Не доверяйте никому'. 'Мне можно' добавляют они неожиданно и миролюбиво настолько, что, чувствуя вдруг собственную слабость и усталость от тревог, отдаешь им свою судьбу сразу, вместе с кошельком. Они же, как правило, с той же милой улыбкой забирают только кошелек. И только тут начинаешь испытывать истинную благодарность, оставшись свободным от иллюзий. И правду эту очень любил мэр города, Федор Ильич. Да и кому как не власти верить во власть.

   Письма, их было несколько штук, попали на место рядом с самоваром, очевидно для дальнейшей сортировки. Едва напившись чаю, супруги тотчас принялись за работу.

  Первое письмо было деду Макаю от внучки, которая жила в областном центре. Это к ней он ездил, опаздывая и догоняя поезда, и договариваясь с проводниками каждый раз, приостановить поезд на нужной ему остановке. Заботливая внучка вкладывала в письма каждый раз пару сотен рублей, а дед берег их и покупал ей потом подарки.

  Иванова сразу же, не распечатав, положила письмо Макая в почтовую сумку. Да и что может написать внучка деду? Побереги себя, дескать, да пересчитай внимательно деньги, да спрячь подальше, да, не забудь куда спрятал…

  Остальные письма все были адресованы старухе.

  Открывалось письмо старинным методом, известным почтмейстерам всех времен, тут же при помощи самовара, фыркающего кипятком. Остерегаться надо бы любви к чаепитию людьми данной профессии.

  Писем было не меньше тридцати. Все они содержали откровенно-горестные признания поломанных жизней. Основной темой длинных этих и часто нестройных писем была супружеская измена. Приходили письма и с благодарностью. Все письма содержали значительные суммы денег, в основном в долларовом эквиваленте.

  Супруги были людьми набожными и мирно преданными друг другу. Некоторые письма им приходилось перечитывать, едва понимая и ужасаясь той низости, до которой может опуститься человек. И грех непрощения и ревности волновал и даже злил этих тихих людей. Дочитав письмо, они откладывали деньги легонько в сторону. Собранное со всех писем, они делили ровно пополам и сортировали обратно по конвертам, тщательно заклеивая письма канцелярским клеем, стоящим всегда наготове. Вырученную сумму им приходилось делить опять пополам, чтобы иметь возможность вот так, раз в неделю, спешить к прибытию скорого, а потом пить чай, да еще с баранками и фигурными шоколадками.

Глава 8

  Среди старухиных писем, вдруг, попалось одно неведанное до сих пор и не подвергающееся никакой разумной классификации письмо с дразнящим и пугающим 'До востребования' Селедкину П.В.