Что за таинственный ритуал совершался здесь, в этом так строго засекреченном храме? И как попадали сюда люди - ведь не для дельфинов, не для прочих морских обитателей эти лестницы и балконы, эти светильники и зеркала, эти окна и фрески, а ведь в стенах нет ни одной двери, а до оконных отверстий могут добраться только птицы...
В храм можно попасть, как попали они с Уиссом - с морско.го дна, по спирали подводно-подземного хода, сквозь пятнадцатиметровый слой воды в бассейне... А это возможно только с могущественной помощью существ, чьи добрые и сильные тела изображены на фресках...
Кстати, почему на фресках нет ни одной мужской фигуры? Ведь не женщины же вырубали в скале этот зал, ковали светильники и зеркала, расписывали стены и выкладывали мозаики, придумывали систему вентиляции воздуха в храме и протока воды в бассейне...
Кто, когда и зачем посещал этот единственный в своем.роде храм?
- Женщины. Ты поймешь. Сядь, смотри и слушай..- прозвучал где-то в висках - или за спиной? - ее собственный голос. - Женщины. Очень давно. Слушали музыку звезд. Они не понимали всего. Ты поймешь. Сядь, смотри и слушай. Будут петь звезды. Здесь, в воде.
Уисс висел в бассейне, опираясь клювом о нижнюю ступеньку. Темный глаз его смотрел на Нину печально.
- Ты поняла?
-Да, -- неуверенно ответила Нина.
Разумеется, она ничего не поняла. Да и не пыталась понять. Думать в ее положении было так же бессмысленно, как доделывать во сне то, что не успела наяву. Сейчас важно было смотреть и слушать, видеть и запоминать. А понимать - это потом. Если все это вообще можно было понять...
Нина села на трон и вздрогнула от ледяного прикосновения мрамора к телу. Аппарат, висевший на боку, глухо звякнул о камень. Только сейчас Нина вспомнила о видеомагнитофоне и огорченно прикусила губу: ведь его можно было использовать как кинокамеру, снять весь подводный путь, "волшебную лампу" и осьминога, подземную галерею и этот зал. Теперь - поздно. Впрочем, интерьер храма она снять еще успеет - после того, что хочет показать Уисс.
Она поудобнее устроила аппарат на коленях, сняла переднюю стенку бокса, открыла объектив и выдвинула в направлении бассейна раскрывшийся бутон микрофона.
- Убери этот свет.
Рука, потянувшаяся к шлему, замерла на полпути.
Уисс плавным толчком пошел на другую сторону бассейна и, проводив его взглядом, Нина увидела прямо напротив, в глубокой нише, не замеченную раньше скульптуру.
Хрупкая, наполовину раскрытая раковина из розового с фиолетовыми прожилками мрамора зубцами нижней створки уходила в воду. Нагая женщина полулежала на боку, у.самой воды, опершись локтем на хвост дельфина. Дельфин, прижавшись сзади, положил голову ей на колени. Оба отрешенно и грустно смотрели прямо перед собой, не в силах расстаться и не в силах быть вместе, и верхняя рубчатая створка, казалось, вот-вот опустится вниз, замкнув раковину и навсегда скрыв от мира их встречу.
Женщина и дельфин были выточены из дымчатого обсидана, и полупрозрачные тела их как будто таяли на розовом ложе, уходя в мир несбывшегося и несбыточного.
- Убери этот свет. И включай свою искусственную память.
Нина торопливо выключила фонарь и запустила видеомагнитофон. Полная темнота и безмолвие хлынули из углов и затопили пространство, и только шорох магнитной ленты нарушал тишину.
В храме повис еле слышный звук, даже не звук, а тень звука - одна томительная нота - на пределе высоты, у порога слуха.
В темноте возник еле видимый свет, даже не свет, а эхо света - один тончайший луч - на пределе спектра, у порога зрения.
В воздухе растворился еле уловимый запах, даже не запах, а память запаха - одна мгновенная спазма на пределе дыхания, у порога обоняния.
Во рту появился еле различимый привкус, даже не привкус, а след привкуса - один соленый укол - где-то на кончике языка, у порога вкусовых отличий.
Кожу лица тронуло еле ощутимое прикосновение, даже не прикосновение, а ожидание прикосновения одно дуновение ветра - где-то на пределе давления, у порога осязания.
Не стало ни страха, ни боли, ни радости - все перестало существовать, и сама она сжалась в пульсирующий клубок, раскинувший в пространстве пять живых антенн, пять органов чувств - и предельное напряжение вытянуло антенные щупальца в длинные лучи.
Мысли остановились, сжались, исчезли. Она не могла думать, оценивать, сопоставлять - она стала оголенным ощущением, сплошным, невероятно обостренным восприятием. Она была подобием морской звезды, неподвижно лежащей на дне Океана Времени: пять жадных лучей во все стороны, а вместо тела - хищный мозг, ждущий добычи, память, готовая принять все.
Перед ней вспыхнул пятиугольный экран. В его зеленоватой глубине светились многоцветные звезды.
Высокий вскрик, упавший до вздоха, пролетел над куполом. Призыв и мука слыщались в нем.
Нет, это был не экран - это была дверь. Зеленая дверь в неведомый мир, который чем-тознаком и близок, он как забытая детская сказка, которую пытаешься вспомнить в одинокой старости, но не вспомнишь ни слова, только неясный свет и мягкое тепло, и прощение всему, и прощание со всем...
10. ЗЕЛЕНАЯ ДВЕРЬ
Она падала - падала безостановочно, ощущая лишь напряжение скорости и глухую тоску безвременья. Непрекращающийся взрыв потрясал все вокруг.
Ломались, едва возникнув, хрупкие рисунки созвездий, вздувались и лопались звездные шары, стремительное вращение сжимало и разрывало в клочья газовые туманности, растирало в тончайшую пыль куски случайно отвердевших масс и выбрасывало в пространство.
Она летела сквозь эту мешанину обломков и бессмысленно кипящей энергии, сквозь раскручивающийся огневорот, летела, одинаково легко пронизывая великие пустоты и сверхплотные сгустки тверди, и прямой путь ее не могли скривить ни тяга магнитных полей, ни штормовые волны гравитации.
Она была бесплотным и сложным импульсом, в ней дремали до срока силы, неведомые ей самой, - всепроникающим нейтринным лучом летела она к цели, о которой ничего не знала.
Вокруг бушевал разрушительный огонь, давягрозди неоформившихся молекул, срывая электронные пояса атомов, дробя ядра. И, казалось, не было ничего, способного противостоять его гибельному буйству.
Но где-то на краю Галактики, в сумерках догорающей звезды, в треснувшей каменной глыбе холодно засветились первые ледяные кристаллы.
Уже десятки ледяных планет с кремниевыми сердцевинами кружились вокруг звезды, и звезда следила за их полетом, как засыпающий красный глаз!
Это была лишь уловка, хитрый прием хищника, ибо однажды красный глаз раскрылся широко, и цепкие протуберанцы метнулись к планетным орбитам.
Вспышка длилась недолго, но-близкие планеты снова стали голыми оплавленными глыбами - пламя слизнуло ледяной панцирь и развеяло в пустоте пустот.
Атомный огонь обрушился на среднюю планету, и там, как ивезде, лед стал газом. Газ рванулся в пространство, но тяготение не отпустило его. Оно скручивало пар в титанические смерчи, свивало в узлы страшных циклонов, сдавливало и прижимало к каменному ядру.
И тогда планеты коснулся узкий нейтринный Луч, бесплотный и сложный импульс бесконечно далекого Центра.
Освобожденно и устало пронесся вздох - это ураганно и грузно упали на камень горячие ливни.
Разошлись и соединились бурлящие воронки.
Нина стала морем, безбрежным и безбурным, и это было мучительно и сладко, как короткая минута, когда уже не спишь и еще не можешь проснуться. Только минута эта длилась миллиарды лет, и миллиарды лет длился летаргический сон, потому что миллиарды лет было покойно и твердо-каменное ложе и миллиарды лет толстое облачное одеяло надежно укрывало ее от извечных космических битв.
Нина была морем, но в ней по-прежнему пульсировали потаенные шифры нейтринного луча. И когда там, за облаками, взаимно сокрушались в схватке гигантские миры, по телу ее пробегала легкая судорога, и ей хотелось сжаться в точку, спрятаться внутри себя самой.
