Фемуськи раскланялись, затем вновь подпрыгнули и повторили свой финальный вопль, – и убежали отогреваться. Публика похлопала, но без фанатизма. На эстраду колобком выкатился ведущий митинга – низенький, краснощекий, весьма упитанный, – и начал представлять очередного народного трибуна.

Толпа редела на глазах, многие вообще уходили с площади. Ушел и Егор, не стараясь обойти патрульных, прошагав совсем рядом. Кайманы смотрели своим обычным, ничего не выражающим взглядом. Патрульные-люди равнодушием соперничали с пресмыкающимися коллегами.

Оторвался?

Скорей всего, да. Но лучше подстраховаться. Теперь можно и во дворы, в мертвую зону. Для полной гарантии.

– Зачем нам приметы бандерлога? – поинтересовался Кружилин. – Один ведь, наверное, тут такой… Все-таки не город, помоек нет, старушки жалостливые тоже не подкармливают.

Вопрос прозвучал риторически, но Дикобраз тут же откликнулся:

– Х-хе, один, скажешь тоже… Ты что, в парке здешнем давно не бывал?

– Давненько… – признал Кружилин. – С курсантских времен… С шестнадцатого года, или с семнадцатого, когда они тут юбилей Павловска справляли…

– Вот-вот. А нынче в парке бандерлогов – тьма. Ну, может не совсем тьма, а просто все они вдоль самых людных аллей трутся. Туристы и рады: фоткают, видео снимают, бананы дают… Внутри, недалеко от главного входа, даже ларек специальный есть – бананы, ананасы, прочие финики. Чтоб было чем угостить, значит.

– Понятно. Раньше белок здесь так кормили, с ладошки.

– А белки того… не осталось белок… Да и птиц совсем мало теперь. Видать, с одних бананов сыт не будешь.

Едва разговор свернул на еду, кружилинский желудок вклинился в него со своей безмолвной и возмущенной репликой: что за дела, хозяин, где моя законная утренняя порция?!

Кружилин полез в карман, достал фляжку – плоскую, металлическую. Из другого – три стопочки-наперстка, вложенных друг в друга. Подозвал коллег. Утро холодное, неплохо бы согреться.

Пашка-Дикобраз все понял с полуслова, а Проничев протормозил – стоял, держа свой ПМС, как женщина держит младенца, с задумчивым видом глядел куда-то вдаль… И отреагировал только на второй оклик.

Выпили, закусили, раскулачив карман майорской куртки, там оказались бутерброды с ветчиной.

– Хороший коньяк, – сказал Дикобраз.

– Дагестанский, – сказал Кружилин.

А майор Проничев сказал нечто странное:

– Водки бы сейчас…

– Ну и вкусы у тебя, Сергеич… – покачал головой Кружилин. – Водка после коньяка… фи…

– Как отстреляемся, я сбегаю? – вкрадчиво предложил Дикобраз.

– И не мечтай, – отрезал майор. – Я о другом… Вспомнил прадеда… У него день рождения сегодня… Я когда мелкий был, бабка каждый год сюда всю семью вывозила в этот день.

– Сюда – это в парк? – Дикобраз кивнул направо. – Или в Тярлево? – Он кивнул налево.

– Не совсем… Но тут неподалеку, километра два. Памятник там над братской могилой, оборонявшим Ленинград в сорок первом… Бабушке тринадцать лет было, когда прадед в дивизию народного ополчения пошел. А ему – сорок семь, старый уже, близорукий, и вообще больной, еще в империалистическую воевал, газами надышался… Но пошел, добровольцем. Здесь почти все и легли, под танками. Даже могилка только такая осталась, братская. Одна на всех. Любила она своего отца, бабушка… Выпьет водки сто грамм, ржаным занюхает, – и сидит там, у обелиска, о чем-то с ним мертвым говорит, губы шевелятся, а ни слова не слышно… Такая вот была семейная традиция. Потом забылась как-то. После бабушкиной смерти разок-другой съездили, а затем то дела, то еще что… А я вот стою сейчас и думаю: прадед тут с «тиграми» воевал, а мы с мартышкой сбрендившей… Тьфу.

Кружилин хотел сказать, что в сорок первом у немцев «тигров» еще не было, но не сказал. Потому что прав Проничев, как ни крути. Богатыри не мы…

Их неторопливый разговор прервали, – командиры отделений разогнали всех по местам, Дикобраз оказался метрах в пяти правее, Проничев еще дальше, тут уж не до задушевных бесед.

Вдалеке слышался собачий лай, а за деревьями парка и впрямь ощущалось какое-то движение. Но что именно происходило, пока разглядеть не удавалось. Парк здесь – в отличие от той его части, что окружала Павловский дворец – выглядел как лес, лишь чуть-чуть облагороженный рукой человека: аллеи редкие, деревья растут сами по себе, как им от природы и полагается. Но вплотную к ограде березки и елочки не подступали, отделенные луговиной в несколько десятков метров шириной. Чуть в стороне луговину наискось пересекал небольшой пруд, примыкая одним берегом вплотную к ограде.

Кружилин, сжимая свой ПМС, разглядывал диспозицию, прикидывая, откуда могут появиться уходящие от загонщиков бандерлоги. А у самого вертелась в голове довольно-таки бредовая мысль. Что сейчас среди полуоблетевших ветвей замелькают не хвостатые силуэты мартышек. Что оттуда, из парка – ломая деревца и сминая подлесок – выкатятся лязгающие громадины Pz-III и Pz-IV, а за ними развернувшиеся в цепь панцер-гренадеры…

Бред, конечно же, вызванный отчасти рассказом Проничева, отчасти несколько противотанковым видом ПМС.

Среди деревьев показались бандерлоги. Небольшая группа, голов семь-восемь.

Двигались обезьяны по ветвям, в нескольких метрах над землей. Лихо перескакивали с дерева на дерево… Когда деревья закончились, небольшая стайка разделилась.

– Это ж он! – возбужденно прокричал Дикобраз. – Бля буду, он!!! Бесхвостый!

Бандерлоги не колебались, не петляли, пытаясь сбить погоню со следа. Быстро и по прямой почесали к ограде. Причем не кучей, а веером, словно каждая обезьяна наметила для прорыва свою точку периметра и стремилась вырваться именно там.

И – прав оказался Дикобраз – одна из зверюг отличалась от остальных размерами, окраской и отсутствием хвоста. Даже какая-то тряпка развевалась за ней на бегу, остаток темно-синего костюма, надо полагать.

Несся бесхвостый бабуин прямо на Кружилина. Вот повезло-то… Хотя после кокоса и пробки на рассветном Витебском в самый раз, в масть.

Он стиснул ПМС, навел на обезьяну. Стрелял Кружилин неплохо, не чета Дикобразу. Но метатель сети – оружие непривычное и не опробованное.

И тут же он понял, что зверюга выйдет к ограде чуть в стороне, как раз там, где стоял Дикобраз. Телепат бесхвостый… Вычислил слабое звено в цепи.

Пневмашка хлопнула, когда до бандерлога оставалось метров десять. Попал Дикобраз или по обыкновению промазал, Кружилин не понял. Аллюр зверя не изменился, бабуин несся с прежней прытью.

Добежал до ограды и ловко, очень быстро полез наверх.

Дикобраз матерился, переломив пневмашку и пытаясь ее зарядить, – ничего не получалось, не то карпулу перекосило, не то руки дрожали от волнения.

Кружилин не спешил с выстрелом, дожидаясь, когда обезьяна окажется на гребне ограды – чтобы прутья не помешали сети развернуться.

Он недооценил бандерлога. Или переоценил свою скорость реакции, неважно. На гребне бабуин не задержался ни на долю секунды. Раз! – и сиганул на березу, словно подброшенный катапультой. Через мгновение стрелять сетью в густое скопление ветвей стало бесполезно.

Слева и справа подбегали, несколько раз хлопнули пневмашки – уже от беды, от отчаяния, березы на аллее росли высокие, а бандерлог взмахнул почти на вершину. Шанс, что пуля-шприц найдет к нему дорожку сквозь мешанину сучьев и листвы, был исчезающе мал.

Если бы бабуин двинулся вдоль аллеи, по-прежнему оставаясь в верхней части крон, мог бы уйти далеко. Но сбрендившее существо не стало искать оптимальных путей.

Прыжок – бандерлог перелетел на второй ряд берез. Если и не как птица перелетел, то уж как белка-летяга точно. Прыгучий, зараза.

Сбитые прыжком листья летели к земле медленно, кружась. Это зрелище вкупе с карабкающимся к вершине бандерлогом почему-то породило у Кружилина дикое чувство нереальности происходящего. Бывают такие моменты в бредовых сновидениях – когда с радостным облегчением понимаешь: всё не взаправду, кошмар, сон, откроешь глаза и всё закончится…