Восприятое намерение, к счастию их, с желаемым успехом совершилось; голод ребенка прекратился, лишь стал кашицу есть; он по полуторых сотен пудов оной ел, отчего терпеливее прежнего ожидал смену каждой кормилицы; и так Гаргантина сим средством не принуждена была число кормилиц умножить.

По таким обстоятельствам можно видеть, что при Гаргантуасе более пяти дюжин кормилиц не было; клеветники число оных до четырех тысяч пятисот простирают — ложь, происходимая от его неприятелей, имеющих желание Гаргантуасову славу помрачить. Журнал же Могольского владетеля следующее свидетельствует, смотри шестисот тысячную пятисот тридцати миллионную девятисот шестидесяти семи тысячную семисот девятую страницу: Гаргантуас в каждые сутки по шести больших котлов ел кашицы, меньший же из оных котлов был величиной против колокола Ивана великого. Мне кажется, что всякий благоразумный человек безопасно на сей журнал может ссылаться.

Показанный журнал удивительное описывает приключение; видим здесь, пишет он, дело, которое на предбудущие времена покажется невероятным. Гаргантуас, сын Бриарея, и из числа тех великанов, которые вознамерились царство богов покорить, проглотил при шестимесячном возрасте своем пришедшую к нему для давания груди кормилицу; сие Гаргантуас так легко учинил, как нам свежее яйцо проглотить. На другой день оного несчастия нашли ее, ко всенародному удивлению, в Гаргантуасовой колыбели умершую.

Сие весьма достойное повествования обстоятельство: итак, вот каким образом все то произошло. В некоторый день забыли кашицею его накормить (что было в обычае прежде, нежели дать ему грудь); чрез же такую оплошность бедная кормилица Проглотихина, подошед по своей очереди к ребенку около одиннадцатого часу пополудни, вздумала для обласкания его поцеловать; но голод, преодолевши Гаргантуаса, принудил его схватить кормилицу и со стремлением ее в рот вбросить; куда голова лишь только попала, как вся была в его желудке.

Как время наступило к обеду, то весьма удивились, не видя между кормилицами Проглотихину. Начали справляться, не вышла ли куда с двора; нет, подобная тюрьма не позволяла ей об этом помышлять, и так повсюду искали ее, не подозревая совсем найти там, где она опочивала. На другой же день великанка Экзимена, переменяя у младенца пеленки, нашла в колыбели кормилицу. Экзимена, увидя такое несчастие, так сильно стала кричать, что всех в дому оглушила. В каком же удивлении находились зрители, как увидели Проглотихину в сем положении! Сие позорище казалось им удивительным, и каждый не понимал, что может шестимесячный ребенок такое горло иметь; и чему еще не могли поверить, чтоб без всякого повреждения обратно ее выкинул изо рта своего.

После такого приключения каждый к нему подойти ужасался, и ни одна кормилица не посмела более его грудью кормить; самый смелый великан боялся ему в руки попасться; напоследок все, наполненные страхом, решились кормить только кашицей, которую же и давали на трехсаженной лопатке. Ребенок, отнятый от груди, стал вдвое больше каши есть, почему и были принуждены в день по двенадцати котлов оной варить, и сим образом еще четыре месяца младенец питался. По окончании сего времени, ребенок зачиная ходить, мать сшила ему платьице, на которое пошло шестьсот шестьдесят четыре аршина материи, шириной в полтора аршина. Он поминутно стал расти, и всех великанов перерос; по одиннадцатому месяцу Гаргантуас умел говорить, а по третьему году так был разумен, что почитали его за сорокалетнего человека.

Гаргантина, имея только о любезном сыне своем попечение, всячески старалась хорошо его воспитать: она с четырех лет заставила в училище ходить, где в короткое время великие оказал успехи; с таким же дарованием, уверяют, что он не только выучился грамоте, но был искусен в Греческом, Латинском, Немецком и Гасконском языках; последний же из них всем прочим предпочитал. Гаргантуас к приобретению наук отменную имел склонность, и до кончины жизни своей оными занимался.

Хотя Гаргантуас был к учению прилежен, но занимался, как и все школьники, забиячеством; не было того дня, чтоб на него не пожаловался бы учитель или ученик.

В некоторый день явился он к учителю с невытверженным уроком, на что и постращал его розгами учитель. — Кому думаете вы говорить, господин Профессор? — спросил Гаргантуас. — Вам, сударь, — ответствовал он. — Мне? — Да, вам. — Ты довольно забавная животная, — сказал на это Гаргантуас и, вышедши из терпения, схватил за пояс бедного педанта и с несказанным стремлением чрез кровлю перекинул.

Наконец, Гаргантуасу заблагорассудилось учиться танцевать, на рапирах биться и на разных музыкальных инструментах играть. Зачал он с танцевания, и велел призвать самого искусного танцмейстера. Он легко стал понимать основательные правила, но в рассуждении легкости, к оному искусству потребной, увидел в себе великую неспособность; величина туловища его не позволяла учителю подражать, который же поминутно нежные показывал движения. Гаргантуас скакал за облака, но без той приятности, которая соделывает все оного мастерства искусство. Учитель, как по обыкновению, наблюдая всегда свой карманный интерес, хвалил ученика своего и, выкидывая ему разные увеселительные штуки, был всегда готов, как и все учителя, имеющие богатых учеников, незаслуженной похвалою Гаргантуаса ободрить.

Вздумалось учителю, в несчастный для него день, показать Гаргантуасу, как назад прыгать, и подал несколько примеров; любезный же ученик, последуя таким движениям, вспрыгнул назад и стоящего позади себя учителя опрокинул, который, на пятнадцать шагов отлетевши, так сильно об стену ударился, что тело на мелкие частицы раздробилось. Увидевши несчастное сие приключение, Гаргантуас оставил танцевание и зачал фехтованием заниматься. Вдруг фехтовальный мастер по приказанию его явился, который и взялся в короткое время выучить его, не подвергаясь опасности людей убивать; учитель, в том слово свое одержав и взявши у ученика руку, стал показывать, что значит тиерца и кварта, и для лучшего понятия заставил его рапирами действовать. Гаргантуас, лишь до него коснулся, то нагрудник с рапирою насквозь тела его прошли, и от удара наземь повалился. В таком положении кончил бедный фехтовальный мастер жизнь свою.

«Не глуп ли я, — вскричал тогда Гаргантуас, — учиться фехтовальному искусству? искусство же бессильным людям только нужное; но я боюсь ли быть на улице обиженным, и отважится ли кто у меня что-нибудь отнять?! Не довольно ли я велик, чтоб с одного удара своего неприятеля и всех разбойников, в столице находящихся, наземь повергнуть? Итак, не совершенное ли с моей стороны дурачество прилагать время и старание к приобретению такого искусства, которое силою заменяется?»

Гаргантуас, отказавши таким образом всем своим учителям, решился напоследок музыкальным инструментам учиться, и к чему великую склонность являл. Он, дабы свое желание совершить, приказал разного рода музыкантов собрать, от которых и потребовал совета, с чего следует начать. Скрипач предложил ему, что непременно нужно, для познания прочих инструментов, привыкать смычком действовать. Содружники его, услыша такое хвастовство, пожаловали ему в награждение каждый по щелчку; после чего всякий стал свой инструмент хвалить: клавикордный мастер до небес хвалою возносил клавикорды; другой все преимущество гуслям давал; наконец, сыскался такой, который оным предпочитал балалайку. Гаргантуас, увидя такое между ими несогласие, всех по домам разослал.