© Бердичевская А., составитель, 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Ему было двадцать три года, когда он написал рассказ «Автобус».

Первой же строкой рассказа он не только вывел формулу своей судьбы, но и немедля начал ее воплощать.

Всю жизнь он писал одну невероятную книгу, и писал не «как нужно», а – свободно.

Все, что он написал, – правда, все – искренне.

Таким вот образом Андрей Битов и стал великим писателем.

3 декабря 2018 года его жизнь прекратилась.

Но, вопреки ожиданиям молодого автора рассказа «Автобус», книга, которую он писал всю жизнь, не закончилась, нет.

В тексте продолжают пульсировать искреннее чувство и правдивая мысль.

Они останутся новыми всегда. Это и делает автора классиком…

Книга воспоминаний «Битов, или Новые сведения о человеке» написана теми, кто знал Андрея Битова, делил с ним жизнь, любил его. В ней вы непременно найдете новые сведения – о человеке. Об Андрее Битове.

Спасибо всем, кто принял участие в этом издании.

Резо Габриадзе. Андрей Битов

Потомственный петербуржец («сын дворянки и почетного гражданина», по определению Мих. Зощенко), родился в Ленинграде 27 мая 1937 года. Первое воспоминание – 1941 год, блокада.

Читать начал в 1946-м. Первой книгой был «Робинзон Крузоэ» (дореволюционное издание со старой орфографией; вообще все мои первые книги были по старой орфографии). Важность этого события нельзя преуменьшить: каждый писатель начинает как читатель. Я был очень горд тем, что сам прочитал свою первую толстую книгу от первого слова до последнего.

С тех пор я стал последовательным читателем: читал только от начала до конца и каждое слово, как бы вслух про себя, как бы по слогам. Такая тупость привела к тому, что я стал читать книги, которые достойны такого моего черепашьего чтения, т. е. только очень хорошие, т. е. восхищаясь.

В 1949-м в связи с двумя великими юбилеями – Пушкина и Сталина мне был поручен доклад о Пушкине. Я добросовестно прочитал «всего» Пушкина. Он мне понравился меньше, чем Лермонтов и Гоголь, но надолго залег в подсознание.

Летом того же года я впервые увидел Эльбрус и влюбился в горы.

В 1951-м я в одиночку додумался до того, что впоследствии было названо бодибилдингом, и яростно занимался им, не пропуская ни одного дня, несколько лет подряд. Я еще не знал, для чего мне это понадобится.

В 1953 году не стало Сталина, а я стал самым молодым альпинистом СССР.

В 1954-м, готовясь к вступительным экзаменам в Горный институт, я читал «Посмертные записки Пиквикского клуба» с таким восторгом, будто сам их писал.

В 1956-м, сразу по разоблачении культа личности, я стал писать стихи, влюбился в свою будущую жену, был исключен из института и попал в армию на Север в строительные части, которые были дислоцированы по только что опустевшим лагерным зонам. Это оказалась полезная «экскурсия»: освободившись, я женился, бросил писать стихи и взялся за прозу, что сразу начало получаться значительно лучше.

Уже в 1963-м у меня вышел первый сборник рассказов.

Здесь у меня обрывается биография и начинается борьба за тексты внутри и снаружи параллельно с личной жизнью, женитьбами и рождением детей.

Поскольку моя литература не могла быть востребована режимом, я писал свободно как от социального заказа, так и от потенциального читателя, интересуясь только воплощением собственного замысла и посильным качеством его воплощения, руководствуясь пушкинским принципом «не продается вдохновенье, но можно рукопись продать».

Торопиться мне было некуда, писал я редко и быстро, романы складывались десятилетиями.

Однако в советских условиях, никуда не торопясь, по определению критики, я написал:

первый любовный роман «Улетающий Монахов» (1960–1976);

первый постмодернистский роман «Пушкинский дом» (1964–1971);

первый экологический роман «Оглашенные» (1970–1993).

Они наряду с «Путешествиями» сложились в итоговую, а-ля Пруст, эпопею «Империя в четырех измерениях», 1996. Это мой основной труд.

К нему примыкает «Пятое измерение» – о русской литературе, на протяжении своей короткой истории (от Пушкина до Солженицына) последовательно выразившей состояние нашей империи: ГУЛАГ КАК ЦИВИЛИЗАЦИЯ.

После «Пушкинского дома» началась и не кончается моя, уже сознательная, пушкиниана: «Пушкинский том» теперь равен «Пушкинскому дому».

Венчается все джазом. Черновики Пушкина, со всеми вычеркиваниями и вариантами, читаются под импровизацию джазового квартета.

Случилось это спонтанно в Нью-Йорке в 1998-м.

Первый пласт вдохновения гения оказался превосходной именно джазовой партитурой, до аудитории было наконец донесено то, чем занимались одни лишь специалисты.

И наконец, по определению той же критики…

Первый философский роман «Преподаватель симметрии» (1971… 2007).

И хватит. Я теперь гораздо больше горжусь тем, что мне удалось пробить во Владивостоке установку памятника Осипу Мандельштаму к 60-летию его гибели (1998), а также, уже по собственному проекту, памятник зайцу в селе Михайловском, остановившему Пушкина от ссылки еще дальше, в Сибирь (декабрь 2000-го, к 175-летию восстания декабристов), и памятник Хаджи-Мурату (последнему произведению), открытый к столетию ухода Льва Толстого (2010) в том месте, где ему в голову пришел замысел, прекрасно описанный на первой же странице повести.

Мне не нравится, что меня объявляют стилистом и интеллектуалом, много работающим над словом и много знающим.

Темен я, как все мое поколение, до всего доходившее «своим умом», а пишу я редко, спонтанно и набело, поправляя едва одно-два слова на странице. Т. е. мои беловики суть черновики.

Я верю лишь в дыхание, единство текста от первого до последнего слова. Это не я работаю над словом, а слово – надо мной.

«Произведение – это то, чего не было, а – есть». Мне нравится это определение.

У меня четыре ребенка от четырех женщин, в разных эпохах (от Хрущева до Горбачева), и пять внуков. Эти произведения останутся после меня незаконченными.