Однажды Коле довелось увидеть бронепоезда вблизи. Крапивин послал Успенского на станцию — устранить какую-то неисправность на паровозе бронепоезда, и бригадир взял Колю с собой.
Часовой на путях строго окликнул их. Они остановились и долго ждали. Наконец, пришел начальник караула, прочитал записку и велел часовым пропустить. У штабного поезда их встретил машинист в замасленной солдатской форме.
— Машина парит! — коротко и строго сказал он. — Ехали — ничего впереди не видел. Сделать на совесть! А то…
Он помолчал, сплюнул в снег и лениво добавил:
— У нас это быстро — на распыл!
Коля пригляделся и понял, что механику от силы лет двадцать пять и что у него строевая военная выправка.
— Не извольте беспокоиться, сделаем все по чести, — смиренно, не отвечая на вызывающий тон механика, сказал Успенский.
Он достал широкий плоский ключ и несколькими уверенными движениями подтянул сальник цилиндра паровой машины.
— Ну, принимайте работу!
— Как, уже все? — удивился машинист. Он глубокомысленно попинал по машине ногой, затянутой в щеголеватый офицерский сапог.
— Тогда — марш! — приказал он. — Если что не так, из-под земли достану. Это у нас быстро…
У депо Успенский сказал:
— Тоже, механик. Сальник сам не подтянет. Видно, никто из настоящих машинистов к ним не идет, вот и учат своих прапоров управлять. Да разве пойдет к бандитам работать тот же Костя Ежов? Однако что же они стоят у нас? Неужели думают переправиться через Чусовую? Да нет, не должно быть…
Это нечаянно сделанное Успенским предположение оказалось, однако, верным. Белые начали строить переправу через застывшую Чусовую.
Приказы командовании, видно, не на шутку подгоняли их. Уже взята была Пермь. Но красные отступили за Каму и закрепились. Оборона их крепла, и нужны были немалые резервы, чтобы взломать ее. А в это время в Чусовой бездействовали бронепоезда, стояли тяжелые орудия, которые невозможно было переправить в Пермь иным путем, кроме железной дороги.
Балтийцы, взорвав мост на Чусовой, сильно расстроили планы белых. Значительная часть войск и боевых грузов двигалась тагильским направлением. Думали без помех прокатиться до самой Перми. Но вот в каких-то ста километрах от цели пришлось остановиться. Продвигаться обратно к Тагилу, к Екатеринбургу, чтобы затем через Кунгур идти к Перми — путь кружный, далекий. Осложнялся он и плохим состоянием железных дорог, и недостатком паровозов, и саботажем рабочих, и действиями диверсионных красных отрядов.
А до цели оставалось, не будь этой реки, каких-то три часа езды! Поэтому, когда привезенный из Екатеринбурга инженер сказал, что переправу можно наладить, у командиров отлегло от сердца.
В роли коменданта станции оказался один из старших офицеров штаба. Полк ушел к Перми пешим, ушли командир полка и начальник штаба. Только он да еще несколько офицеров остались при штабном бронепоезде. В их распоряжении была значительная команда войск для охраны тяжелого воинского имущества и устройства переправы. К тому же, надеясь, что переправа будет быстро налажена, со стороны Екатеринбурга через Тагил сюда все еще направляли войска, подходили еще и еще составы с людьми, техникой и боезапасом. Станция на Чусовой уже вся была забита вагонами, кишела людьми. Подразделения прибывали, уходили походными колоннами к Перми. В обратном направлении тоже двигался поток: отходили на переформирование потрепанные части, сюда везли раненых, чтобы дальше эвакуировать по железной дороге. Старший офицер уже просто не мог запомнить, какие люди куда двигаются, и усилия направлял на то, чтобы поддерживать на станции хотя бы относительный порядок.
Несколько взводов солдат из своей команды он отправил на тагильскую линию — рубить лес для переправы. Организовал специальные команды, которые согнали на реку заводских мастеровых и железнодорожников и надзирали за работами. На реке уже долбили в полутораметровом льду широкие полыньи. С линии начали поступать на вагонах тяжеленные бревна — столетние пихты и ели.
Когда на реку пригнали деповских рабочих, дело там уже кипело. Потемнел снег, истоптанный тысячами лаптей и валенок. Стучали топоры и кирки, крепкая брань солдат разносилась в морозном воздухе. Суетливо размахивая руками, бегал в толпе приезжий инженер.
Успенского и других старых рабочих отделили и направили работать на ряжи — большие деревянные клетки, которые потом собирались затопить до дна Чусовой. Тех, кто помоложе, направили долбить камень в ближней выемке.
— Ага, и тебя сюда пригнали, — сказал Пашка Копалин, неожиданно вынырнувший из толпы рабочих. — Тоже на камень? Холодно здесь на ветру — страсть!
Коля обрадовался товарищу: вдвоем все веселее будет. Вдоль реки с верховьев тянуло несильным ветром. Но на морозе и это движение воздуха было нестерпимым. Коля почувствовал, как быстро забирается мороз под его рваную одежду, начинают коченеть ноги.
Кое-где на льду развели костры. Но грелись около них только солдаты охраны, рабочих они отгоняли с грубой руганью. Инженер ходил в широченной черной шубе и в меховой шапке. «Вот бы нам такую! — говорили ему вслед рабочие. — Небось, в ней, как в бане». А сами старались укрыться от ветра за невысокой стенкой свежерубленного ряжа.
Пашке тоже было холодно: на нем суконные порванные онучи, растрепанные лапти и старый полушубок, из которого в десятки больших и маленьких дыр торчала белая шерсть.
— Пойдем! — позвал он Колю. — Я ведь с лошадью. А то тут совсем замерзнешь.
Лошадь дяди Архипа исхудала — все ребра на виду. Но, видно, и она замерзла, потому что побежала в гору мелкой рысцой. На левом берегу, в неглубокой старой железнодорожной выемке, рабочие ломали камень. Кирками и ломами они отворачивали большие глыбы желтоватого сырого известняка, потом разбивали крупные глыбы на подручные куски.
Пашка и Коля стали класть камни на сани. Мерзлые куски прилипали к варежкам и выдирали из них целые клочья.
— А ну, побыстрее! — заорал на них стоявший здесь колчаковец в папахе. — Спать собрались?
Молча мальчики догрузили воз и поехали к реке. Там сгрузили камень у ряжа. Пока работали, Коля вроде бы разогрелся. К ним неожиданно подошел Успенский.
— Что, молодежь? Идет работа? — спросил он. — Поворачивайте подводу — в город поедете. Крапивин посылает на завод, болты и скобы получить. Так вот, слушайте. — Успенский снизил голос до шепота. — От склада, где вам нагрузят болты, проезжайте будто ненароком до кузнечного цеха. Там вас встретят, и что будут делать, об этом потом помалкивайте. Ясно?
Вскоре мальчики выбрались с подводой из толчеи на реке и поехали одной из тихих улочек к заводу. Решетчатые ворота завода были заперты. И только после того как мальчики показали сторожившим здесь солдатам бумажку, написанную инженером, один из них неохотно вышел из теплой караулки, потянулся и отомкнул замок на воротах большим черным ключом.
Они проехали между цехами, где лежали сугробы давно не убираемого снега, к низкому длинному складу. Там им погрузили на подводу открытые ящики, в которых набросаны были навалом кованые полусаженные болты.
От проходной завода к мартеновскому цеху шел взвод солдат с ружьями у ноги, и Пашка попридержал лошадь. Вот солдаты скрылись за углом, и тогда мальчики быстро свернули в тесный промежуток между корпусами, к кузнечному цеху. Там их, видно, ждали. Из низкой замазученной донельзя двери вышел желтолицый худой человек в кожаном фартуке.
— С реки? — деловито спросил он. Потом скрылся в дверях и скоро вернулся с пожилым бородатым кузнецом. Они несли тяжелый ящик и тотчас поставили его в сани рядом с теми, которые мальчики получили на складе.
— Ну, с богом! — сказал желтолицый, и Пашка понужнул лошадь.
На ряжах работал Успенский и еще двое из поршневой бригады, которых он сам подобрал в помощники. Успенский и в депо был мастером на все руки. Когда-то он ездил машинистом, пока не попортились глаза. Стал ремонтником. И здесь скоро отличился: регулировку золотников на паровых машинах мог сделать лучше, чем мастер. И на реке Успенский опять-таки стоял на самом ответственном участке — устраивал угловые металлические крепления ряжей. Посвистывая, он скупыми, точно рассчитанными ударами молота загонял в дерево крепежные скобы, сверлил отверстия в концах бревен и пропускал в них длинные кованые болты, навинчивал тяжелые гайки.
