— Но-но, мать! Не мудрствуй! — вступает в разговор Николай Алексеевич. — Стало быть, мы вторую жизнь живем…
Искра! Какое необычное, красивое имя! В двадцатые годы было модным давать детям звучные, полные революционного смысла имена. И в облике, и в бойком характере было что-то от ее красивого имени. В конце войны комсомолка Искра Милостова добровольно приехала в Барановичи восстанавливать город. Там-то девушка-связистка и повстречала своего Николая.
Вспоминает: «Вначале я робела при виде его орденов. Все норовила на „вы“ называть. А потом привыкла».
В своих помыслах, делах, поступках дети часто повторяют своих родителей. Видимо, и Юрий унаследовал свой смелый и решительный характер от них: матери — дочери партийного работника с Урала, отца — выходца из волжских крестьян. Отсюда и горячий блеск в глазах, и упрямые складки у рта, смелость и решительность в поступках.
Рассказ Кожушкина-старшего
7 апреля 1945 года. Война шла на территории Германии. Наш 75-й гвардейский штурмовой полк блокировал вражеские аэродромы вокруг Кенигсберга. Хорошо помню тот весенний день на вражеской земле. Два вылета сделали. Предстоял третий. Мой стрелок-радист Володя Матвеев прикорнул на чехлах под плоскостью «ила». Тормошу его:
— Володя, протри глаза! Бомбы и ракеты подвешены. Сходим еще разок на штурмовку. Отоспимся после войны…
Не предполагал я тогда, что это будет наш последний вылет, что уже без нас однополчане допишут заключительную страницу боевой летописи родного полка.
…По сигналу взлетели всей эскадрильей. Набрали высоту. Видимость нельзя было назвать идеальной. Успокаивало то, что мы многократно летали к объекту штурмовки, а потому и не особенно волновались. Уже где-то на пятой минуте полета я распознал на земле ориентиры, по которым безошибочно находил вражеский аэродром. За два года фронтовой жизни я хорошо изучил повадки воздушного и наземного врага.
На штурмовку за линию фронта и обратно я никогда не летал один. Тот, кто сидел у меня за бронеспинкой, был для меня не только стрелком-радистом, но и боевым товарищем-побратимом. Сержант Владимир Матвеев за время нашей совместной фронтовой службы научился без переговорного устройства понимать меня.
…Легкое покачивание «ила» с крыла на крыло означало: заходим на цель. Бомбометание и штурмовку аэродрома провели на предельно малой высоте. Бомбы рвались настолько близко, что нашу машину качало, как на волнах. А когда освободились от смертоносного груза и сделали круг, чтобы убедиться в результатах своей работы, тут-то в нашего «горбатого» и угодила очередь снарядов немецкой МЗА.
Уже теряя сознание, я все же успел выровнять машину.
Потом уже, значительно позже, разбирая нашу посадку во вражеском тылу, мы с Володей Матвеевым пришли к выводу: от гибели нас спас лес. Вершины деревьев, на которые мы садились, погасили скорость самолета, оторвали от него все «лишнее» и тяжелое. Плюхнулись мы на заболоченный участок. А потом, израненные и контуженные, потеряв счет времени, пробирались навстречу грохочущему фронту…
И когда в День Победы по Всесоюзному радио передавали выступления летчиков Кожушкиных, отца и сына, в городе Горьком бывший стрелок-радист Владимир Матвеев с волнением сказал жене:
— Послушай! Мой фронтовой командир Николай Кожушкин говорит. Жив командир, жив! А что с ним сделается? В огне не сгорели, в воде не утонули… А сын Николая в отца пошел. Тоже летчиком стал…
Теплые слова в адрес лейтенанта Юрия Кожушкина прозвучали с трибуны комсомольского съезда, которые заставили громко забиться его горячее, привыкшее к перегрузкам сердце: «Чувство долга, любовь к авиации унаследовал от Героя Советского Союза коммуниста Николая Алексеевича Кожушкина его сын Юрий, воспитанник Черниговского авиационного училища. Когда при выполнении задания отказал двигатель его сверхзвукового истребителя, Юрий проявил исключительное самообладание, вывел машину из беспорядочного падения, посадил ее в стороне от населенного пункта. Кавалер знака ЦК ВЛКСМ „Воинская доблесть“ лейтенант Юрий Кожушкин — делегат нашего съезда…» Зал долго аплодировал летчикам Кожушкиным.
А в городе Гомеле, в одной из городских аптек, женщины в белоснежных халатах поздравляли свою сотрудницу Искру Петровну Кожушкину:
— Слышишь, Петровна, как Москва чествует твоих летчиков. На всю страну, можно сказать, слава. (Тогда-то и решила она ехать в столицу, чтобы разделить с мужем и сыном семейную радость).
А в те минуты, утирая краешком косынки слезы счастья, Искра Петровна думала о своих дорогих мужчинах. Чего греха таить, не очень-то она хотела, чтобы ее единственный сын шел в летное училище «С меня и одного летчика в доме достаточно», — бывало, повторяла она, стараясь хоть таким способом удержать Юрия возле себя.
Но Кожушкину-младшему тесно показалось на земле. Послужив немного в аэродромной охране, он подал заявление в авиационное училище. Не без влияния Николая Алексеевича мать смирилась с выбором сына. И когда Юрию предстояло совершить свой первый самостоятельный вылет, настояла на поездке в училище. И затем, наблюдая за взлетом и посадкой сына, спрашивала у мужа:
— Коля, как, по-твоему, он летает?
Николай Алексеевич, не скрывая своего отцовского чувства, немного дрогнувшим голосом заключил: А что, мать? Из него, я думаю, получится летчик.
А потом был тот день, который дал основание матери заявить, что ее сын Юрий родился во второй раз…
Рассказ Кожушкина-младшего
Случилось это 20 июля 1973 года в обычном учебном полете. Всего за месяц с небольшим до выпускных экзаменов мы, курсанты, отрабатывали групповую слетанность. Я шел ведущим. Погода стояла по-настоящему летная. Сияло солнце. Выцветшее небо казалось бездонным. Самолет послушно отзывался на мои команды. На душе было легко и радостно.
И вдруг… заглох двигатель. Скорость стала падать. Близко от потерявшей скорость машины проскочил ведомый. Мой самолет попал в спутную струю и закрутил бочку. Попытался запустить двигатель. Ничего не получилось. Потянулся к ручке сброса фонаря и в этот момент почувствовал, что самолет стало меньше крутить. «А может, все-таки посажу», — успокаивал я себя, когда ощутил в ручке управления ее привычную упругость. А затем наступил тот критический момент, когда самолет, потеряв скорость, вошел в штопор… Я принял меры, чтобы вывести машину из штопора. Вскоре беспорядочное вращение самолета прекратилось. Скорость возрастала. Стремительно надвигалась земля. Требовалось вывести машину из крутого пикирования…
Но меня ждало еще одно испытание. Я, видимо, резко изменил режим полета… Самолет начало трясти. Пришлось выходить из пикирования, но уже в более плавном темпе. Чуть было не крикнул «Ура!», когда истребитель опять стал управляемым. Он уже не падал беспорядочно, а быстро снижался.
«Куда же садиться?» Впереди по курсу маячили какие-то постройки. Слева вздымалась заводская труба. Справа — зеленые квадраты полей. Отвернул машину на этот зеленый массив.
Шасси убрано, тормозные щитки гасят скорость снижения… Словом, все готово, чтобы сделать посадку на «пузо». Как когда-то лес гасил скорость подбитого отцовского «ила», так сейчас густая, в человеческий рост, кукуруза, гасила скорость моего «мига».
С момента, когда заглох двигатель, и до вынужденной посадки прошло менее минуты. А показалось мне, что находился я в воздухе многие часы. Этот полет не только оставил в моем сознании ощущение реальной опасности, но и по-новому заставил взглянуть на окружающий мир. До сих пор в памяти остались какие-то необъяснимые ощущения бытия. И запах знойного поля. Особенный, ни с чем не сравнимый.
* * *
Еще раз я зашел к Кожушкиным в гостиницу, когда они уже собирались домой. Николай Алексеевич с Искрой Петровной уезжали к себе в Гомель, где Кожушкин-старший после увольнения в запас многие годы возглавляет один из районных комитетов ДОСААФ. Лейтенанта Юрия Кожушкина ждали в Н-ской истребительной авиационной части. Там у него дела идут неплохо. Недавно повысил свою квалификацию: прикрепил к тужурке первым среди сверстников значок военного летчика третьего класса. Сделал первый шар на пути к большому летному мастерству.
