И тянется тонкой, почти невидимой нитью, одними лишь мерцающими искрами света в этой громадной угрожающей грандиозности, путь - между адом и раем, от Земли до Неба...

И устало тянутся по этому пути от Земли среди звезд и планет потомки древних жрецов Хроноса и Ареса, Венеры и Меркурия, Озириса и Пта, потомки седых волхвов, благородных брахманов, премудрых друидов, несущие в самих своих генах, в самих своих врожденных сверхчувственных способностях всю эту скрытую память древней мудрости - Sofia Perennial, - потомки, заблудившиеся в пространствах и времени, две долгих тысячи лет идущие в Ханаан - через пески пустынь, мимо Мекки и Рима, через горы и степи, через леса и океаны, сдирая свою плоть до крови среди скал и пропастей - идут, падают и снова идут принести золото, ладан и смирну, но так и не дошли до сих пор...

Вы оглянулись на меня, как бы приглашая к вниманию, подобрали сухую веточку и стали рисовать ею что-то в придорожной пыли.

В то время предчувствие тайны во всем вокруг было постоянным, и казалось, будто везде есть какие-то невидимые двери, за которыми скрыты разные удивительные и загадочные миры, с другим временем и пространством, совсем не похожие один на другой, как в компьютерных играх... И одна из таких дверей открылась, когда познакомился с тобой, Эльвира, там, где куда-то зовет небо над столичным аэропортом...

"Открываются двери - там мерцания..." - так увидел это Поэт, заблудившийся в таких дверях между мирами...

Эти двери вели в другие событийные русла, в нашем земном мире как бы параллельно существующие в одном городе, в одном доме, даже в одной комнате... в другие пространства, в другие времена, где иные связи причин и следствий, совсем иные чаши, иные эманации человеческих чувств, иные испытания, скорби, радости, иное укрепление. И, может быть, мое постоянное искушение - в вечной жажде моментально перейти, перепрыгнуть из своего жизненного потока в чужой...

"И я не пойму, от кого их закрыли..." - увидел другой поэт, много лет спустя...

В темноте вдаль несет облака ветер...

Глава 4

Эхо неслышимых слов

Каким же белым был снег, какой прозрачною - талая вода весной, каким пронзительно свежим и чистым - воздух тогда, много лет назад, в детстве, в юности, во времена мелькнувшей призраком иной жизни, цветным видеофантомом Ирины Истоминой, каким таинственно-манящим был мир остановившихся мгновений в каждом шаге, в каждом миге, здесь и сейчас... какими сильными были восходящие потоки ветра, готового нести в космические миры, к Андромеде и Кассиопее, к островам в небе, будущем небе двадцать первого века, где все на древней планете давно уже стали друг другу братьями и сестрами, и не могло быть иначе, и осталась лишь светлая грусть памяти об этом мире двадцатого века с его багульниками, цветущими на сопках и электрогитарами:

"И скоро у порога решить, куда шагнуть,

И нас позвал в дорогу далекий Млечный Путь"...

Как верилось в это тогда... и куда же все это утекало незаметно из года в год водою в безжизненный серый песок, куда же все это исчезало день за днем, куда же уходило... и мы незаметно оказывались в мире, населенном суконно-серыми мертвыми манекенами, мире, лишь каким-то чудом сохраняющем лишь слабые, слабые отблески самоцветов той былой и ушедшей таинственной многомерности, лишь искры той непостижимой светлой загадочности, когда словно невидимые руки были протянуты с неба:

- Возьми весь этот мир, он твой.

...ты тоже когда-то жила в том мире и помнила его... но теперь словно не знала уже, как вернуться в него самой, а тем более, вернуть меня.

Зачем же тогда стою здесь, за углом, часами напролет и смотрю на твой дом, скрытый тенью старых тополей? Словно слежу за кем-то... или подстерегаю что-то. Но за кем? И - что? Ведь если ты и мелькнешь вдруг в окне, разве увижу тебя? Слишком далеко... И стекло отражает лишь отсветы сонного солнца на маленьких деревянных домиках напротив окна, лишь редкие машины, лениво ползущие мимо, и очень редких прохожих, неторопливо, как в полусне, бредущих перед твоим окном.

Или зачем-то снова надеюсь, что ты сама вдруг пройдешь по той, дальней, стороне улицы в своем пути откуда-то, или выйдешь из дома? Нет. Ведь знаю - в эти часы, когда солнце перешло через зенит, ты никогда не бываешь дома, да и быть не можешь. Или, наверное, смотрю вовсе не на твое окно - когда-то оно было нашим, твоим и моим, - а на старичков, сидящих на скамейке в тени тополей рядом с твоим домом, - когда-то нашим, и на голубей, что-то ищущих в медленном оседании пыли, поднятой редкими машинами, и на пустые детские качели, одиноко висящие в тишине, и на водокачку, с которой медленно падают капли поблескивающей воды в маленькую лужицу, и на кошку, осторожно пьющую из этой лужицы, и на воробьев, следящих за этой кошкой, и на червячков, уползающих по высохшей от солнца земле от этих воробьев?

...Той белой ночью, так много лет назад, в этом доме, тогда нашем с тобою, моем и твоем, время медленно перетекало в прошлое, и невозможно было понять, когда начался рассвет, долгий и ранний, в тихой комнате старого квартала, где мы еще жили вместе, где мы еще любили друг друга, где было так странно учиться произносить совсем новые, ни на что не похожие слова: "жена"... "Эльвира"...

И тогда еще просто любили друг друга как дети, как люди-дети, любили так, что мечты наши сливались и сны сливались, сливался и тонкий сердечный трепет со звуками таких старых слов, "We were in love", когда твои волосы мерцали в призрачной рассветной полутьме, но что-то незаметно и неощутимо менялось в нас, менялось в наших сердцах, и волны, исходившие из них, растворялись в волнах времени, словно лучи утреннего солнца уносили их... но мы еще любили, еще бился этот слабый пульс в твоей руке, в моей руке, и мог ли тогда знать, и могла ли ты знать тогда... но время текло, как волны пульса в синей жилке твоего виска...

В тени тополей стоял и стоял этот маленький дом, словно забытый всеми, погруженный в полусон-полумрак, и остановившееся время медленно пульсировало в волнах близкой реки, и твои беззвучные слова - или это только казалось мне? словно повторяли все тише и тише: "Не возвращайся ко мне, возлюбленный...", а вокруг стоял мир, и он казался почему-то чужим и холодным, таившим в себе неведомые еще угрозы, и в этом твоем беззащитном маленьком доме, словно эхо забытых тобою слов, неощутимо пульсировало в тишине рассвета: "Не возвращайся ко мне, возлюбленный..." - чужой, холодный мир, казалось, проползал, извиваясь, между нами, оставляя на тебе и на мне холодный скользкий яд своих неотвратимых законов, неизбежных, как выстрел в затылок... и что-то в нас предательски менялось... но мы еще любили на какой-то последней пульсации сердца, а за окном слышались воздушные шелесты голубиных крыльев, и тихие шорохи крадущейся кошки, и шаги ранних прохожих, и далекий шум проснувшегося завода, где невесть кто уже включал железные машины, подчиненные неслышным законам холодного времени, где - мы это знали тогда, - мы еще любили друг друга, и тиканье часов на столе отдавалось эхом в узких высоких стенах нашей комнаты, словно это был часовой механизм мины, неведомо кем подаренной нам под видом часов, мины, предназначенной чьим-то нечеловеческим, холодным разумом взорвать полусон-полумрак тихой комнаты, где, мы знали тогда, мы еще любили друг друга, тихой комнаты, по окнам которой невыносимо медленно стекали капли воды от холодной ночной росы, словно отзвук твоих невысказанных слов - "Не возвращайся ко мне, возлюбленный"... - стекали, неудержимо увлекаемые вниз той же силой, что и эхо неслышимых мною слов, повторяемых, казалось, сотнями холодных голосов, отдающихся эхом в железных водосточных трубах, и голоса эти, казалось, тихо отдавались эхом в колоколах близкого храма за рекой, над которой плыло еще последнее дыхание нашей нежности, сливаясь с неслышимым ответом ушедшего навеки под эти воды колокольного звона моего града-Китежа и звона мечей рыцарей твоего Монсальвата, и откуда-то вдруг слышался шелест кроткого старо-славянского моих давних предков и мужественная латынь давних предков твоих, глядящих на нас уже из небесных миров, сливающиеся звуки этих древних языков, таких разных, но обращенных к единому Вечному Небу, что смотрело на маленький тихий дом и ничем не могло нам помочь, ведь мы и сами не знали, чем помочь друг другу, а значит, самим себе, но все же мы знали и знали тогда: мы еще любили друг друга, еще мерцали над землей и над рекой крылья тихой белой птицы, охраняющей покой наш, и еще не сказано последних слов, от которых станет так ясно и холодно, как от лучей белого вечного Солнца, медленно всходившего над тихим маленьким домом, где неуслышанное эхо повторяло неуслышанные твои слова: "Не возвращайся ко мне, возлюбленный"...