Похороны, по мнению отца, удались на славу. Он успел разглядеть все до тонкостей еще прежде, чем мы двинулись за катафалком под жаркими лучами полуденного солнца.
- Пять кебов! - восхищался он. - Пять кебов и шестнадцать крытых повозок. Городской голова, два советника, а священников-то, священников даже и не счесть. Просто не припомню, чтобы с верхнего квартала кого так хоронили. Разве что Вилли Мака - кабатчика.
- А как все его любили! - просипел Краули своим пропитым голосом.
- Кому ты это говоришь? - оборвал его отец. - Мне? Его лучшему другу? За два дня до смерти - всего за два дня - он заходил ко мне порассказать, какие дела творятся вокруг контракта на постройку новых домов.
Ведь эта свора из муниципалитета хуже грабителей с большой дороги. Знаешь, даже я не представлял себе, какие у него знакомства!
За катафалком отец шел очень довольный, по-мальчишески радуясь всему вокруг: многолюдной процессии и виду богатых домов на Сандиз-уэлл. Сигналы бедствия обступали нас со всех сторон: солнечный день, пышные похороны, соседство священников и важных господ - все это раздувало в отце гонор и спесь. Он чуть ли не с удовольствием наблюдал, как опускали в могилу его старого друга. Тут было и чувство исполненного долга, и приятное сознание того, что, хотя длинными летними вечерами ему очень будет недоставать мистера Дули, чувство утраты будет испытывать он, а не бедный мистер Дули.
- Отчаливаем, пока не тронулись остальные, - шепнул отец Питеру, как только могильщики взялись за лопаты, и, выбравшись из толпы, козликом, козликом поскакал с одного поросшего травой холмика на другой.
Кембены, которые, надо полагать, испытывали похожие чувства, хотя и не столь остро, поскольку не подвергали себя длительному воздержанию, пришли в движение.
- Как там? Кончают, Мик? - пробасил один из них.
- Все уже. Осталось только прочесть последние молитвы, - провозгласил отец тоном человека, несущего благую весть.
В сотне ярдов от пивной нас обогнали катившие в клубах пыли кебы, и отец, хотя в жару у него побаливала нога, ускорил шаг. Он то и дело поглядывал через плечо - не показалась ли на пригорке валившая с кладбища толпа: в гуще народа его легко могли оттеснить от стойки.
Когда мы дошли до пивной, вереница кебов уже стояла у входа и хранящие скорбный вид мужчины бережно несли утешительный бальзам таинственным особам, которые скромно протягивали свои холеные ручки из-за чуть приподнятых занавесок. В пивной сидели только кембены и несколько женщин в темных шалях, Я понял, что, если должен служить отцу тормозом, настало время действовать, и дернул его за фалду.
- Па-ап, - заныл я, - пойдем домой, а?
- Подожди чуток, - ответил он, ласково улыбаясь. - Выпьешь бутылочку лимонада - и пойдем.
Отец предлагал мне взятку, и я это понимал, но, увы, не отличался твердостью характера. Он заказал лимонад и две пинты пива. Пить хотелось страшно, и я мигом справился с бутылкой. Но отец не торопился. Позади были долгие месяцы воздержания, впереди - бесконечное блаженство. Он достал трубку, продул ее, раскурил, шумно попыхивая, повернулся к своей пинте спиной и, прислонившись к стойке с видом человека, который понятия не имеет, что его ждет кружка пива, стряхнул с ладоней табачные крошки. Он занимал позиции, устраиваясь на весь вечер, и уже принялся перечислять все шикарные похороны, на которых ему довелось присутствовать. Кебы уехали, а публика попроще все прибывала и прибывала, пока не заполнила пивную.
- Па-ап, - протянул я, снова дернув его за фалду, - пойдем домой, па-ап!
- Погоди, мама еще не скоро вернется, - ответил он, пока еще вполне благодушно. - Беги на улицу и поиграй там.
Удивительные люди, эти взрослые! Будто можно играть на незнакомой улице одному! Во мне, как уже не раз бывало в подобных случаях, подымалось глухое раздражение. Я знал, что отец способен просидеть тут до полуночи. Знал, что мне, возможно, придется тащить его, мертвецки пьяного, домой по Бларни-лейн, а соседки, стоя у дверей, станут судачить на наш счет: "Мпк Делани опять принялся за свое". Я знал, что мама будет вне себя от горя, что назавтра отец не пойдет на работу, а в конце недели мама отправится закладывать часы, пряча нх под шалью. Кухня без часов своей пустотой давила и угнетала меня.
Мне по-прежнему очень хотелось пить. И тут я обнаружил, что, привстав на цыпочках, смогу дотянуться до отцовской кружки, и я подумал, хорошо бы попробовать, что в нее налито. Отец сидел спиной к кружке - вряд ли он мог что-либо заметить. Я завладел кружкой и отпил из нее глоток. Разочарованию моему не было предела.
Подумать только - пить такую гадость, когда на свете есть лимонад! Неужели отец никогда не пробовал лимонаду?
Мне, конечно, следовало бы тут же просветить его на этот счет, но он уже завел свои умные речи. Я слышал, как он разглагольствует о том, что без духового оркестра похороны не похороны. Выбросив вперед руки, словно держа ружье дулом назад, он напевал "Траурный марш" Шопена. Краули уважительно кивал в такт. Я хлебнул еще и пришел к выводу, что в портере есть свои достоинства. Я почувствовал приятную приподнятость и желание философствовать. Отец перешел на "Марш мертвых" из "Саула". До чего же хороша эта пивная! Какие замечательные похороны! Несомненно, мистер Дули, который теперь уже на небесах, остался ими вполне доволен. Тем не менее я тоже сожалел, что его не проводили с духовым оркестром. Без духового оркестра, как сказал отец, похороны не похороны.
Но, что всего удивительнее, выпив портера, я будто отделился сам от себя - вернее, воспарил, как херувим на облаке, и теперь наблюдал, словно со стороны, как, заложив ногу за ногу, стою, привалившись к стойке, и в голове у меня не какие-нибудь пустяки, а мысли глубокие, серьезные, взрослые: о жизни и смерти. Присматриваясь к себе со стороны, я вдруг понял, какое я пугало, и мне сначала стало не по себе, а потом меня разобрал смех. Но тут я допил все до дна и перешел уже в другую фазу. Я никак не мог поставить кружку обратно на стойку. Очевидно, стойка слегка подросла. На меня напала тоска.
- Вот такие дела, - сказал отец с благоговением в голосе и протянул руку за кружкой. - Упокой господь, душу бедного грешника, куда бы она ни сподобилась попасть.
